— А дикие кабаны?
— Другое место себе найдут. Они людей боятся.
Майор повернул машину вспять, но мы успели добраться лишь до ручья, откуда начиналась наша «дорога», как на землю спустилась тропическая ночь.
— Откуда вам известно о грязевых ваннах диких свиней?
— Я хотел стать лесником, все детские годы готовился к этой профессии. Хотел корчевать джунгли, сажать новый лес, жить в деревянной избушке, подальше от шумного мира. Тешился я этой мыслью лет до семнадцати-восемнадцати. Напрасно убеждал меня отец, что не для меня эта романтика, я ведь всю жизнь жил в городе, не выдержу я один в лесу. Постепенно я и сам начал колебаться, но из гордости продолжал твердить свое. Потом познакомился с моей теперешней женой. Обожаю ее и надеюсь, она меня тоже. Хорошая хозяйка, прекрасная жена, примерная мать троих детей, но, если предложить ей поселиться со мной в лесу, она тут же подаст заявление о разводе. — Майор рассмеялся. — Езжу раз в год вот в такую экспедицию, и все. Да и то жду не дождусь, когда смогу вернуться в город. Домой. От прежней мечты осталась любовь к деревьям, камышам, плавням.
— Каждый из нас таит в себе какую–то детскую мечту. Я хотел быть врачом.
— А разве вы не врач?
— Не таким. Хотел стать настоящим врачом, который лечит людей.
— Я думаю, мы часто сами не знаем, чего хотим. И, в конце концов, разве не лучше так, как оно есть? — Голос его стал мягче: — Видите ли, моя жена в нашей действительности прекраснее мечты о лесе. Мне всегда так кажется, когда я ее несколько недель не вижу.
26 августа. Два дня я не садился за дневник. Обслуживающий персонал праздновал день святого Варфоломея: именины нашего коменданта. Причина для выпивки достаточная. Я ведь знал, что мне будет нехорошо, не умею я пить и не выношу спиртного, но нельзя мне, научному сотруднику, отказываться от участия в пиршестве, нанося тем самым обиду нижестоящим.
Стол для ужина был накрыт в большом зале офицерского клуба. Вначале все было благопристойно, произносили тосты, чокались, но к концу ужина веселье стало всеобщим. Майор приказал убрать со стола. Освободили молодежи место для танцев. А мы, человек двадцать, удалились в гостиную, продолжали там пить и беседовать.
Разговор зашел о Варфоломеевской ночи. Кто–то сказал, что название это неправильное — истребление протестантов по всей стране продолжалось целый месяц. Точных данных нет, но, очевидно, число убитых превышало сто тысяч.
В наступившем молчании заговорил Толстяк. Он удивительно быстро считает, обожает статистику и лучше всех знает все и обо всех. Толстяк уже успел подсчитать, что в нашем маленьком коллективе, если б мы жили во тьме полного суеверий века, приверженцы религии большинства могли истребить до ста человек. А эта сотня, продолжал он развивать свою мысль, даже если взять только ценность, представляемую их знаниями, соответствует по своей стоимости одной тонне чистого золота. И это не считая тысячелетней культуры, наследниками которой мы являемся. Какая потеря с точки зрения экономического, а еще больше научного развития страны!
Тем временем я погрузился в туманные бездны почти полной потери сознания, со мной чокались, и я пил вместе со всеми рюмку за рюмкой, может быть, даже считая, что мне от этого станет лучше. Помнится, мы перешли в большой зал, где танцевала молодежь, кто–то взял меня за локоть. Я, кажется, даже улыбался, раскланивался, пожалуй, никто и не заметил, в каком я состоянии. Но зато, когда я вернулся к себе... А ведь мои коллеги, как бездонные бочки, пили всю ночь напролет до середины следующего дня, солдаты же, во всяком случае, самые упорные и настойчивые, продолжали пить до сегодняшнего утра. Что касается меня, то весь следующий день я провел в комнате и только под вечер несколько пришел в себя и вышел на террасу. Курить я не мог, очевидно, накануне еще и никотином отравился, когда курил не переставая.
Сегодня утром ко мне в лабораторию пришел майор, позвал полюбоваться, какое чудо совершили его саперы. И действительно, они вбили восемьдесят свай, наложили на них более трехсот метров сосновых досок. По зову сердца я тут же поспешил бы к озеру, но до обеда оставалось не больше часа, а после обеда Проф собирался прочитать нам вторую лекцию.
Пришли мы его слушать без всякого энтузиазма, и только научный персонал. Военные были заняты приемкой каких–то грузов, хороший предлог для офицеров не идти на лекцию. Таким образом, Проф «отклонился от темы», выступив «специально для нас» с сообщением, за которым должна была последовать дискуссия. Его тезис: естественнонаучное и техническое развитие скоро сядет на мель; расцветают общественные науки, особенно философия. Крах точных наук отчасти объясняется имманентными причинами. Сами науки настолько раздробились и специализировались, что невозможно охватить, переварить нами уже познанное. Но есть еще и очень серьезная экономическая причина: расходы на каждый дальнейший эксперимент безмерно увеличиваются. «Совокупная стоимость всего, что производит общество, и предполагаемая выгода от воспроизводства теперь уже не адекватны тому, на что естественнонаучные и технические исследования в дальнейшем претендуют и что они могут нам дать». С другой стороны, философия — если пришло ее время — может расцвести и без всяких затрат. И в этом ее расцвете общество нуждается — подразумевается особо каста ученых, — чтобы иметь возможность всеобъемлюще понять все новое, нами познаваемое. Итак: десятилетия нового тысячелетия непредвиденно идут под знаком общественных наук. Quod era demonstrandum .
Эти красиво изложенные глупости рассердили бы меня, даже если бы я не знал, что за ними кроется. Меня удивило, что мои коллеги, среди которых было много людей разумных, приняли сообщение Профа всерьез и приступили к его обсуждению. Как всегда, первым взял слово Толстяк, обрушив на нас груду статистических данных. Он сказал, что наша родина на десятки лет вперед обеспечила себе техническое превосходство, а в области философии располагает огромными неиспользованными запасами. И наконец: в новом тысячелетии мы выполним нашу высокую миссию, выведя человечество из анархии и научив его жить по-человечески.
Меня попросили выступить, и я сказал:
— Возьмем комплекс исследований, над которыми я работаю более четырех лет. Никто не может отрицать, что тема принадлежит к естественным наукам. И что она совершенно новая. Если мы добьемся успеха, это будет значительный шаг вперёд. Решение мною найдено, по существу, без всяких затрат, путем умозаключений. Можно сказать и иначе: прежде всего я философски обосновал все исследование. Первым вопросом было: «Что такое жизнь и ее распад, можно ли четко разделить эти процессы?» В чем разница в функциональности между живым и мертвым человеческим телом, всем известно. Но откуда берется эта разница? Может, она в том, что, пока мы живы, в нас есть душа, а когда умираем, душа из нас уходит? С точки зрения наших исследований, это диспаратное понятие или, говоря проще, глупость. Будем придерживаться материальных понятий — количественных и качественных соотношений, движения, иначе говоря, химических, биологических, физических процессов. Тогда мы должны сказать: в нас есть все, что составляет жизнь, и все, что составляет смерть.
Видя интерес присутствующих и их нетерпение узнать больше, я пустился в подробности.
— Долго пришлось мне ломать голову над проблемой воды. Как абсорбирует воду живое существо? Какое отношение имеет химически чистая вода к жизни? Я шел по пути раздумий, мне понадобилось лишь несколько книг, не больше того. Следующей была проблема эмульсии. Может показаться смешным, но в исследованиях сыграл роль анекдотический эпизод. Я вспомнил, что в бытность мою студентом в Париже у меня как–то собрались мои товарищи, студенты и студентки, разговоры затянулись до позднего вечера, мы проголодались и отправились в кухню. Я отварил крутые яйца, был у меня зеленый салат, сыр, а одна из девушек с юга Франции затеяла приготовить майонез, но у нее ничего не получилось, составные части не амальгамировались, «отсекались». Она хотела еще раз попробовать, но один из товарищей остановил ее: «И не пытайся, у тебя, должно быть, менструация!» — существует такая примета. Девушка смутилась, расплакалась, направилась к двери, едва удалось удержать ее, а она твердила одно: «Какие глупости! Какие глупости!» Ее подруга позже сказала, что расстроилась она потому, что ей действительно в это время нездоровилось. В чем же здесь дело? Что это, глупость, суеверие или основанная на наблюдениях народная мудрость? Однажды я прочитал сообщение об археологических раскопках. В саркофаге лежал совершенно целый труп человека, похороненного две тысячи лет тому назад. Но это была лишь видимость. Его успели сфотографировать, но не прошло и двух минут, как он рассыпался в прах. В сообщении упоминалось и о других подобных случаях, такие же «чудеса» приводились в доказательство святости при канонизации святых. И мне пришла идея, была ли она плодом размышлений или это случайность, только я впервые обратился за помощью — до сих пор я ее искал в собственных мозговых извилинах и в собственной библиотеке — к учреждению дорогостоящему: в библиографический центр. (Отмечу, что это учреждение существует и помимо меня, с тем же персоналом и тем же бюджетом.) Оказалось, что подобные «чудеса» происходили с женщинами, и только с молодыми. Надо ли продолжать? Я пошел по следу. Я должен был воспроизвести с помощью химии биологический процесс, чтобы потом в ставшем химическим процессе найти самое малое и самое важное количество — окончательный катализатор.
— Вы забываете, коллега, — перебил меня Толстяк, — что, производя эти анализы, ваши сотрудники произвели вскрытие десяти тысяч животных.