Наконец Захарыч нашел шапку. На Наташу вместо пальто надели большой полушубок и брезентовый плащ. Она стояла посреди избы неуклюжая и смешная, поглядывая из-под башлыка мокрыми веселыми глазами и шмыгая носом. А вокруг нее хлопотали виноватые старики, соображая, что бы еще надеть на нее…
Через некоторое время телега снова мягко катилась по дороге, и на ней снова тряслись два человека.
По-прежнему ровно шумел дождь; обочь дороги, в канавках, тихонько булькало и хлюпало.
В купе, в котором ехала Лида, было очень весело.
Каждый день «резались в подкидного».
Шлепали картами по чемодану и громко кричали:
— Ходите! Вам же ходить!.. Тэк… секундочку… опп! Ха-ха!..
Лида играла плохо. Все смеялись над ее промахами. Она сама смеялась — ей нравилось, что она такая неумелая и хорошенькая, «очаровашка».
Этот ее смех так надоел всем в вагоне, что никого уже не раздражал.
Привыкли.
Он напоминал звук рассыпаемой на цементный пол мелочи.
Удивительно, как она не уставала.
А вечерами, когда из купе расходились, Лида стояла в коридоре у окна.
Кто-нибудь подходил.
Беседовали.
— Ой, как хочется скорей уже в Москву, вы себе не представляете! — говорила Лида, закинув за голову полные белые руки. — Милая Москва.
— Гостить куда-нибудь ездили?
— Нет, я с Новых земель.
— В отпуск?
— Совсем, что вы!..
И она, облизывая красивые ярко-красные губы, рассказывала, что это такое — Новые земли.
— Нас привезли в такую глушь, вы себе не представляете. Вот — поселок, да? А вокруг — поля, поля… Кино — раз в неделю. Представляете?