Марселино молчал, и Ангел начал первым:
— Хвала Тебе, Господь, в Твоих твореньях… А Марселино ответил:
— Ты создал брата-солнце, что сверкает…
— Могучим блеском с неба, — подхватил Ангел, — день даёт нам…
Марселино вновь замолчал, так что Ангел продолжил:
— И образ Твой напоминает видом…. Ну же, неужели ты дальше не помнишь?
— Хвала Тебе, — заговорил Марселино, — Ты создал месяц, звёзды…
— In celu i'ai formate clarite, pretiose e belle…[56] — Марселино засмеялся:
— Брат Негодный тоже его по-итальянски знал!
Но Ангел уже не мог остановиться и продолжал без него, нанизывая образы гимна один на другой:
Так шли они дальше, держась за руки, и снова молчали. В лесу уже царило утро, а Марселино почему-то вспомнил, как однажды сестра-вода и братья-ножницы дружно сыграли с ним злую шутку…
Марселино сидел на деревянном кухонном столе, обёрнутый большим белым полотенцем, скрывавшим его целиком, а брат Кашка подстригал его огромными ножницами, которые куда лучше подошли бы для стрижки овец. Губы и уши мальчика были все усеяны волосками.
— Ну колется же! — отчаянно протестовал он.
— Уже почти все…
— А что потом?
Марселино с некоторым подозрением косился на две большущие кастрюли, в которых грелась вода, и на необъятную кадку на полу, тоже с водой, только холодной.
— Потом купаться. Ты же у нас аккуратный мальчик.
— Если я и так аккуратный, зачем же ты меня купать собрался?
— Чтобы ты не был похож на поросёнка. Ну, вот и всё!
Брат-повар развязал полотенце, смахнул им, как мог, налипшие повсюду волосы и опустил мальчика на пол.
Тут вошли несколько братьев, среди них брат Хиль, брат Бим-Бом и брат Ворота.
— Ого! Уже всё? — удивился брат Хиль.