Когда же он вернулся, зная ответ, то увидел, что на хлеб наползли муравьи. Марселино возмутился и собрался уже передавить их всех, но тут вспомнил про Иисуса и стал осторожно брать каждого муравья и отпускать на свободу, а потом откусил кусочек хлеба и долго смотрел перед собой, ни о чём не думая, и было ему как-то очень хорошо, хоть он и не знал почему.
Получается, ему надо любить всех и всё, потому что раз Иисус сделал такое, — а Он ведь Бог, — то все остальные, которые не боги, должны же делать хоть что-то.
Так Марселино решил полюбить всех очень-очень сильно, и принялся помогать братьям в саду, а потом брату Кашке на кухне, и рвал свежую траву для козы, и поднялся к брату Негодному, и обнял Мура… вот только надо было ещё придумать, где бы ему новое ухо достать: не отбирать же у другого кота!
Наконец Марселино, когда его позвали в трапезную ужинать и он уселся, как всегда, напротив отца-настоятеля, неожиданно заявил посреди ужина:
— Отче, а я уже люблю!
Но вскоре ему захотелось спать, — так бывает, когда долго молчишь, — и он уснул прямо за столом, а брат Кашка на руках отнёс его в постель.
Теперь Марселино и Ангел шли дальше уже молча, по таинственному лесу, неравномерно освещенному какими-то странными мерцающими огоньками.
Вдруг мальчик спросил:
— Значит, я и Адама с Евой увижу, и всех святых, сколько их есть, и святого Франциска Ксаверия[53], и святую Терезу[54], и всех ангелов, вот прямо как тебя?..
— Так и будет, Марселино, если это угодно Господу.
Они ещё некоторое время шли мимо совершенно невообразимых деревьев, а потом уже Ангел удивлённым тоном задал вопрос:
— Как же так? Ты стольких перечислил — а одного забыл, того, кто напрямую тебя касается.
— Меня?
— Ну да. Знаешь, маленький такой, невзрачный, с небольшой бородкой, а на руках и ногах у него раны, как у Самого Господа…
Марселино просиял:
— Это ты про святого Франциска!
— Именно.
— У нас в часовне его образ висел, и я на него смотрел всё время…
— А «Гимн солнцу»[55] ты помнишь?
— Немножко.
— Ну-ка, давай, я послушаю.
Рассветало, солнце пробивалось между деревьями, и лес понемногу становился похож на готический собор.