Франциск не отвел глаз, он навалился на Марию, прижав ее своим весом к стене.
— Вот и славно. Значит, им будет чем заняться, они не станут докучать милому Франциску весь чудесный сегодняшний день до вечера.
Он наклонился и прильнул к ее губам — сперва нежно, долго, затем страстно и настойчиво. Мария крепко зажмурилась и пыталась изо всех сил унять дрожь в коленках. Она ни о чем не могла думать в это мгновение, лишь ощущала прикосновение его груди, одетой в бархат, крепких мускулистых ног и проникающего между ее губами языка. Но думать-то ей надо, обязательно!
Его руки обняли тонкую талию, потом одна рука медленно, тихонько поползла к ее плечу, скользнула к овальному вырезу корсажа, потянула. Он слегка сдвинулся, и теперь его губы ласкали ей шею, целовали горло. Густые черные волосы щекотали подбородок Марии. Франциск вскинул голову.
— С той первой минуты, когда я увидал тебя, cherie, я не сомневался, что нам суждено быть вместе. Ты такая милая, такая красивая — глаза, губы, волосы. Венера моя, твой король был бы безмерно счастлив, если бы ты позволила ему и созерцать тебя, как Венеру, — обнаженной.
Мария открыла было рот, чтобы ответить на это, как сумеет, но он запечатал ей уста огненно-страстным поцелуем. Она собиралась сказать «нет», но ей хотелось его все сильнее, хотелось его ласковых взглядов, его комплиментов, его похвал. Умом она понимала, что все его слова преследуют лишь одну цель — соблазнить ее, но была не в силах побороть желание мужских объятий, королевских в особенности.
Его пальцы скользнули дальше, между округлых грудей, и Мария, к своему удивлению, выгнулась ему навстречу. Вторая рука Франциска протиснулась между ее бедрами и стеной и крепко сжала ягодицу сквозь плотные складки ее юбок. Она широко раскрыла глаза, внезапно ощутив, как прижался к бедру его гульфик, когда Франциск навалился на нее. Такой горячей мужской любви она и желала, но… но это был не обезумевший от любовного желания Рене де Бросс в кустах парка. Перед ней был Франциск, король Франции… Страх окатил ее ледяной волной.
— Умоляю, Ваше величество, умоляю, не нужно!
Он взглянул на нее сверху вниз, выгнув дугой одну тонкую черную бровь.
— Боишься, cherie? Мне бы надо называть тебя не Венерой, а Дианой, правда, невинное создание?
Она попыталась вырваться, но его крепкое тело не пускало ее.
— Ты же до сих пор невинна, так ведь, Мари?
— Это так, мой король.
— Значит, мне пока следует обращаться с тобой очень нежно. Где можно лучше научиться искусству любви, если не у самого короля?
Он сгреб ее в охапку и отнес к узкому ложу с одним мягким валиком, служившим подушкой. Мария подумала, что он уложит ее, но Франциск поставил ее на ноги, повернул к себе спиной и принялся расшнуровывать платье.
— Я много думал о тебе, краса моя, после того банкета в Бастилии в честь англичан. Все видели, какая мы чудесная пара. Я — такой темный, а ты — такая светлая, лучистая.
«А как же Франсуаза, ваша возлюбленная? — настойчиво спросил ее внутренний голос. — Я послужу вам для удовольствия лишь сегодня, а потом вы вернетесь к ней?»
— Позволь, Мари, — сказал король тихонько. Одним рывком он стянул с нее и платье, и рубашку. Мария дернулась в сторону, запуталась в складках своих юбок и чуть не упала, но руки короля крепко держали ее за талию.
— Ты должна довериться мне, краса моя. Довериться. Закрой глазки и доверься своему Франциску.
Он подтолкнул ее к ложу, а сам начал снимать свою одежду. Ей хотелось, чтобы он просто ласкал ее, заботился о ней, любил ее, а вот этого совсем не нужно! Однако же его любовь стоила того, чтобы потерпеть, раз пришлось.
Франциск наклонился над ней, потом лег рядом. Комната закружилась перед глазами Марии. Ее тело стало каким-то чужим. Она пыталась прижаться к чему-нибудь надежному, спокойному, но прижиматься могла только к Франциску. Ошеломленная, едва живая, она в последний миг пожалела, что не может убежать куда-нибудь далеко-далеко.
— Уф, — сказал король, когда все наконец осталось позади и он перестал давить ее своим могучим телом. — После Клод у меня не было ни одной девственницы. — Посмеиваясь, он поднялся, отыскал свои штаны и натянул их на ляжки. Марии вдруг стало холодно, одиноко, тоскливо. Широко открыв глаза, она смотрела, как он заправляет в штаны помятую рубашку.