Похожая на маленькую проворную птичку швея набила рукава платья ватином и поспешно удалилась, неся его на высоко поднятых руках. Мария вместе со всеми перешла к куаферам, специально приглашенным по такому случаю. Вскоре она обнаружила, что главный организатор этого сложного и изысканного зрелища прислал многочисленные рисунки куафюр, которые надлежит сделать каждой фрейлине. И на одном таком рисунке, тщательно выполненном, было изображено хорошо знакомое ей лицо, тогда как на остальных были лишь абрисы голов с локонами или высоко взбитыми прическами. Мария завороженно рассматривала набросок.
— Это ведь точно мое лицо! — выговорила она, задыхаясь.
— Похоже, мадемуазель Буллейн, что premier peintre du Roi именно вам предназначил эту прическу, — улыбнулся ей куафер. — Сидите, сидите! Надеюсь, я своим искусством не разочарую месье да Винчи.
Время летело как на крыльях, и у Марии от волнения кружилась голова. Их кареты подъезжали к массивному зданию дворца Бастилия за час до того, как прибудут члены королевской фамилии, послы и две с половиной сотни приглашенных гостей. Улица, ведущая к воротам Бастилии, напоминала скорее тропинку в густом лесу, оттого что все лавки и узкие дома с башенками были увиты и украшены распространяющими аромат ветками самшита, лавра и гирляндами цветов.
Фрейлин провели в переднюю, примыкающую к парадному двору, где должны скоро начаться банкет, танцы и маскарад. Когда они облачились в свои наряды, их придирчиво оглядел со всех сторон один из церемониймейстеров, после чего предоставил их самим себе, строго наказав не выглядывать, когда прибудут царственные особы, а также не садиться и не облокачиваться о стены. И они стояли бежевыми и желтенькими группами, весело переговаривались, предвкушая великое событие и нервно хихикая.
Но вот церемониймейстер вернулся, и вместе с ним — сам мастер fete du royale Франциска, синьор Леонардо да Винчи. Он постарел, еще больше сгорбился, как заметила Мария, однако от его лица и фигуры исходила какая-то удивительная сила жизни. Девушки сразу же умолкли.
— Великолепно, великолепно, — проговорил старик нараспев, покачивая в такт словам гривой снежно-белых волос. — Все нимфы Олимпа, а с ними и Диана с Венерой.
Мария стояла слева от него, и он медленно приблизился к ней. Глаза у него были усталыми и сильно покраснели. Мария сделала реверанс.
— Стойте прямо, моя Диана, стойте прямо. Sì, линии платья и прически безукоризненны. Я знал, что они оттенят ваше лицо так, как я вижу его в своих мыслях. — В знак одобрения он сжал руки, покрытые синей сетью вен, а Мария улыбнулась ему благодарной и ласковой улыбкой. Старик понизил голос и повернулся спиной к церемониймейстеру, топтавшемуся неподалеку. — Хотите посмотреть остальные декорации к моему произведению, ля Буллейн?
— Конечно, хочу, синьор да Винчи! А можно?
— Разумеется. Кто запретит художнику поделиться своим замыслом с теми, кого он создал?
Он указал ей на выход, не обращая внимания на встревоженного распорядителя, который явно не желал выпускать из-под своего присмотра ни одну из уже одетых в костюмы подопечных. Двойные двери, ведшие на центральный двор замка, были распахнуты настежь, и стоило им войти, как у Марии захватило дух. Вокруг царило волшебство. Посреди холодного декабрьского дня он создал сады, напоминающие Гевер или Амбуаз. Над ними раскинулся полог ясной звездной ночи, на синем бархате неба над головой дрожали золотые звездочки светил. От радостного изумления у Марии на глаза навернулись слезы.
Из этого состояния безмолвного восторга ее вывел негромкий старческий голос:
— Хотя вы и молчите, уверен, вы все понимаете. За вас всегда говорят глаза, charmante Буллейн.
— Но это великолепно, просто невероятно!
— Всего лишь навощенный холст, разрисованный звездами, с привешенными золотыми шариками, и освещается это сотнями свечек и фонариков. Но как смотрится, а? — Он улыбнулся, густые усы приподнялись. — Знаете, много лет тому назад я сделал нечто куда более грандиозное в Милане, для Лодовико Сфорца.
Мастер поднял тонкую левую руку и стал указывать.
— Королева Франции и королева-мать будут сидеть на нижней галерее, а сам король со своей любимой сестрой Маргаритой — вон там, в центре. — Он задержал взгляд на покрытом парчой возвышении, обильно увитом цветами, ветками самшита и побегами плюща. — Du Roi настоял на том, чтобы на стенах и на ковре были изображены его герб и фамильные цвета — светло-коричневый и белый. Но все равно это небеса Флоренции или Милана, есть здесь саламандры Франциска или нет. Все уже готово. Пожалуй, лучше мне вернуть вас вашему тюремщику, — снова улыбнулся он. — Пусть я и очень занят все время и не видел вас уже довольно долго, мадемуазель Буллейн, я хорошо представлял себе, как повзрослеет за это время ваше прекрасное лицо. Я не раз рисовал вас с того дня, когда мы познакомились, — часто в образе целомудренной Дианы, а однажды в образе Мадонны.
— Пречистой Девы, синьор? — Мария даже споткнулась.
— Sì. Не удивляйтесь и не воспринимайте это только как честь. Понимаете ли, у той Марии в глазах всегда была заметна печаль. Даже когда она родила Спасителя и преклонилась перед Ним, все равно она не в силах была затаить эту печаль. Adieu, mi Буллейн. — Он слегка поклонился и пошел назад, к своему творению; Мария даже не успела поблагодарить, попрощаться или расспросить его о смысле сказанного — беспокойный церемониймейстер сразу поторопил ее в оживленно щебечущую стайку, доверенную его попечению.
Девушки и не заметили, как пролетело время. Прозвучали фанфары. Все пришло в движение. К столам участников пиршества расторопные подавальщики доставили девять перемен блюд, и каждую торжественно возглашали герольды. Подали голос нежная флейта и звонкая виола, возникли перед гостями танцовщицы и певцы. А затем молчание воцарилось среди двадцати фрейлин: они понимали, что настал их черед.
Появились слуги с украшенными цветами подносами с пирожными и засахаренными фруктами, которыми златовласые нимфы станут угощать особ королевской крови и почетных гостей, как англичан, так и французов. Мария восхитилась цветками апельсина и лимона, которые в середине декабря украшали предназначенный ей поднос.