- Я знаю, - ответил Штирлиц. - Что вы предпочитаете - моментальную смерть от яда или пытки в гестапо?
- Если не дано третьего, - улыбнулся Плейшнер своей неожиданно беззащитной улыбкой, - естественно, я предпочитаю яд.
- Тогда мы сварим кашу, - улыбнулся Штирлиц, - хорошую кашу…
- Что я должен сделать?
- А ничего. Жить. И быть готовым в любую минуту к тому, чтобы сделать необходимое.
- Добрый вечер, пастор, - сказал Штирлиц, быстро затворяя за собой дверь. - Простите, что я так поздно. Вы уже спали?
- Добрый вечер. Я уже спал, но пусть это не тревожит вас, входите, пожалуйста, сейчас я зажгу свечи. Присаживайтесь.
- Спасибо. Куда позволите?
- Куда угодно. Здесь теплее, у кафеля. Может быть, сюда?
- Я сразу простужаюсь, если выхожу из тепла в холод. Всегда лучше одна, постоянная температура. Пастор, кто у вас жил месяц тому назад?
- У меня жил человек.
- Кто он?
- Я не знаю.
- Вы не интересовались, кто он?
- Нет. Он просил убежища, ему было плохо, и я не мог ему отказать.
- Это хорошо, что вы мне так убежденно лжете. Он говорил вам, что он марксист. Вы спорили с ним как с коммунистом. Он не коммунист, пастор. Он им никогда не был. Он мой агент, он провокатор гестапо.
- Ах вот оно что… Я говорил с ним как с человеком. Неважно, кто он - коммунист или ваш агент. Он просил спасения. Я не мог отказать ему.
- Вы не могли ему отказать, - повторил Штирлиц, - и вам неважно, кто он - коммунист или агент гестапо… А если из-за того, что вам важен «просто человек», абстрактный человек, конкретные люди попадут на виселицу - это для вас важно?
- Да, это важно для меня…
- А если - еще более конкретно - на виселицу первыми попадут ваша сестра и ее дети - это для вас важно?
- Это же злодейство!
- Говорить, что вам неважно, кто перед вами - коммунист или агент гестапо, - еще большее злодейство, - ответил Штирлиц, садясь. - Причем ваше злодейство догматично, а поэтому особенно страшно. Сядьте. И слушайте меня. Ваш разговор с моим агентом записан на пленку. Нет, это не я делал, это все делал он. Я не знаю, что с ним: он прислал мне странное письмо. И потом, без пленки, которую я уничтожил, ему не поверят. С ним вообще не станут говорить, ибо он мой агент. Что касается вашей сестры, то она должна быть арестована, как только вы пересечете границу Швейцарии.