– Нет, только чай. И себе сделай.
Он посмотрел на Ельцова.
– И Олегу. Только ему без сахара.
– А почему ты спрашиваешь? – поинтересовался Ельцов. – Что есть предположение, что «Ноту» вычистили до нас?
– Не думаю, – сказал Пименов. – Вот с потрошением и получилась незадача… Я нашел внизу водолазный колокол, Олег.
– Да, ну! – удивился Ельцов.
– И тело мертвого человека…
Брови Ельцова поползли вверх.
– Оно пролежало там не один десяток лет, – начал было Пименов, но Олег, криво усмехнувшись, его перебил:
– Невозможно. Его бы давно растворила морская вода…
– Я знаю, – подтвердил Губатый. – Только вот оно что… Этот труп – он не просто так там валяется, он в водолазном костюме старого образца…
В рубке Изотова загрохотала кастрюльками.
– … в котором и высох напрочь, как вяленое мясо. Его придавило оборвавшимся колоколом…
Ленка вынесла три чашки с дымящимся чаем поставила их на доски палубы, между ними.
– Так что, – продолжил Пименов, – можешь мне поверить – ничего там не растворилось, лежит, как живой! Жаль, что мы не узнаем, кто этот парень… Поднять его можно, только, боюсь, документов при нем не окажется…
– А они не нужны, – просто сказала Ленка, прихлебнув горячий чай с видимым удовольствием.
Хоть жара стояла уже полуденная и, если бы не ветер, то зной плавил бы мозги, Пименову и самому хотелось горячего питья. Ледяной холод так и не оставил кости в покое, и если снаружи Губатый медленно поджаривался на лучах августовского солнца, то внутри его грызла полярная ночь.
– Водолаза звали Глеб Изотов. Это мой прадед.
И Пименов, и Ельцов уставились на Изотову так, будто бы она сказала непристойность на детском утреннике.
– Что за чушь? – спросил Олег с раздражением. – Причем тут твой прадед?
Ленка вопрос игнорировала, махнула свободной рукой – мол, еще успеется!
– Тут другое главное, – продолжила она. – Новость конечно лежалая, потому, что было это в 27 году, если моя прабабка не совсем рехнулась, когда рассказывала все это моей матушке. Дело в том, мальчики, что если я права и внизу, как консервы в банке, лежит мой предок, а «Нота», вернее то, что от нее осталось, цела и невредима, то…