— Домна Саввишна? Неужели?.. Добрая, истинно благородная старушка! Знаете ли? Я чувствовал к ней почти сыновнее уважение. Что-то возвышенное прадедовских лет светилось в этой почти отжившей жизни; и, глядя на нее, как будто видишь перед собой воплощение нашей седой, величавой старинушки… то есть из этого… что-то тут, знаете, этак поэтическое!.. — заключил Ярослав Ильич, совершенно оробев и покраснев до ушей.
— Да, она была добрая женщина.
— Но позвольте узнать, где вы теперь изволили поселиться?
— Здесь, недалеко, в доме Кошмарова.
— Я с ним знаком. Величавый старик! Я с ним, смею сказать, почти искренний друг. Благородная старость!
Уста Ярослава Ильича почти дрожали от радости умиления. Он спросил еще рюмку водки и трубку.
— Сами по себе нанимаете?
— Нет, у жильца.
— Кто таков? Может быть, я тоже знаком.
— У Мурина, мещанина; старик высокого роста…
— Мурин, Мурин; да, позвольте-с, это на заднем дворе, над гробовщиком?
— Да, да, на самом заднем дворе.
— Гм… вам покойно жить-с?
— Да я только что переехал.
— Гм… я только хотел сказать, гм… впрочем, но вы не заметили ль чего особенного?
— Право…
— То есть я уверен, что вам будет жить у него хорошо, если вы останетесь довольны помещением… я и не к тому говорю, готов предупредить; но, зная ваш характер… Как вам показался этот старик мещанин?
— Он, кажется, совсем больной человек.
— Да, он очень страждущ… Но вы такого ничего не заметили? Вы говорили с ним?
— Очень мало; он такой нелюдимый и желчный…
— Гм… — Ярослав Ильич задумался.
— Несчастный человек! — сказал он, помолчав.