— Нет, не бомба. А тут дело такое: из партии меня исключили.
— Как это так — исключили?
— Ну как? Исключили, и все.
— Непонятно. Насчет водки — ты не замечен. Насчет баб — никогда не слыхать. В поле — порядок, вот-вот, глядишь, и на трудодень дадут, как у людей. Кормов у нас сроду, спокон веков столько не было. Непонятно, за что же это?
— Наклеветали на меня, Пал Палыч.
— А разве ж можно из партии выгонять по навету?
— Нельзя.
— Ну, значит, все и обойдется. А ты знаешь как? Собери общее собрание колхоза и расскажи все по душам. Да позови секретаря райкома на собрание-то. А мы там и скажем, можно иль не можно.
— Этого я сделать не могу. Нельзя.
— Это как так — нельзя? Надо бы спросить и у нас. Как, мол, товарищи колхозники, заслуживает такой товарищ или не заслуживает? Отчего не так, мы в этом деле поможем им разобраться.
— Нельзя, повторил Филипп Иванович.
— А чего же можно? Ну тогда надо жаловаться. Пиши. В центр пиши. Нельзя, дескать, выгонять, кого народ уважает…
— Как, как? — спросил Филипп Иванович.
Но Пал Палыч пояснять не стал, видимо полагая, что он сказал достаточно ясно. Но добавил:
— И можно бы написать еще: нам, мол, говорят: «Работай!», а спрашиваться у нас — ни капельки! А ведь твой Каблучков не высидит пшеницы этим самым местом. — Пал Палыч показал ладонью, каким местом не высиживают пшеницу, и утвердил окончательно: — Так и напиши. Понял? Не об одном себе пиши. Обо всем пиши. Вот и поймут — не о себе болеешь. И опять примут обратно.
Такая разговорчивость была для Пал Палыча необычной. Что-то прорвалось у него внутри, о чем-то он и раньше думал, а теперь вот говорит и говорит, хотя высказывается так же не спеша, как и всегда.
— Не о себе пиши. Обо всем пиши, — в раздумье повторил Филипп Иванович.
— Потому о себе только — довольно совестно, — уточнил Пал Палыч.
На крыльцо вышла его жена, низенькая, полная и боевая старушка.
— Лукерья! — окликнул ее хозяин. — Принимай работу. Замеряй и клеймо ставь. — С этими словами он взял рогульку и потряс ею в воздухе. Потом попробовал встать, но не мог разогнуть спины. Он охнул, схватился за поясницу и проговорил тихо: — Чертов грып! Взял все-таки. Не осилил я его.
Филипп Иванович поздоровался с хозяйкой и стал «помогать» Пал Палычу:
— Лукерья Васильевна! Напрасно вы возражаете против домашнего лекарства. Говорят, помогает.