— Не имеешь права! — крикнул Николай Петрович, не сдержавшись. — Это можно только в обкоме!
— Я знаю, у кого можно взять и у кого нельзя, — ответил Каблучков.
Филипп Иванович с трудом смог бы вспомнить, как он вышел из кабинета…
В «Москвиче» по дороге домой Николай Петрович и Филипп Иванович молчали. Было тяжко.
А у гаража, после того как загнали автомобиль, Николай Петрович сказал:
— Ты не того… Не падай духом. Не теряй веры… в партию.
Филипп Иванович крепко пожал руку Галкина, долго держал ее в своей, будто прощаясь навеки, и тихо произнес:
— Спасибо… друг! — И пошел в темноту.
Было два часа ночи.
Филипп Иванович не пошел домой. Он прошел село и пошел меж двух полей — справа пшеница, слева картофель. Шел и шел. Потом остановился, посмотрел в темноту. И вдруг упал ничком в картофельное поле… Прижался щекой к мягкой земле и заплакал горько, безутешно.
Ночь была темная-темная! Тучи закрыли небо. Надвигался дождь. Где-то вдалеке сверкнула молния.
А в поле одиноко плакал человек, царапая скрюченными пальцами любимую землю.
Николай Петрович пришел домой. Поужинал через силу. Ел просто потому, что считал — есть надо обязательно. Так колхозница, похоронив дорогого человека, не забывает вынуть хлебы из печи.
И вдруг ему пришла мысль: «Малый-то он горячий. Как бы чего не сотворил с собой». Он встал из-за стола, не допив молока, и вышел.
Тихонько постучал в окно. Дверь открыла Любовь Ивановна, жена Филиппа Ивановича.
— Дома? — спросил Николай Петрович.
— Нет. А что? Он же с вами поехал.
— Дело-то какое, — замялся Николай Петрович. — Неприятность вышла.
— Не томите! Скорей скажите! — вскрикнула Любовь Ивановна.
— Не надо так волноваться. Все обойдется… Из партии исключили… Ну вот… куда-то ушел.
Любовь Ивановна потащила за рукав Николая Петровича в комнату. Она зажгла лампу, разбудила Клавдию Алексеевну. Она забыла, что стоит перед Николаем Петровичем без кофточки, и тихо плакала, без всхлипываний и причитаний — просто катились непослушные слезы.
— Что же это такое? — спрашивала мать не то сама у себя, не то у Николая Петровича. Она смотрела в пол, скрестив руки на груди и ссутулившись. — Где он?