— Совершенно уверен, Ру? Ты полон сил, как и твой отец. Не сеял ли ты семян на чужие поля?
— Нет, клянусь. Я всегда был верен ей.
— И не бил ее?
— Нет, даже голос не повышал.
— Тогда я ничем не могу помочь тебе, сын. Разве что она держит на тебя обиду… Может быть, когда она родит тебе сына…
— А если нет?
— Она тебя уважает?
— Конечно. Как и все, Мирия знает, что я не способен на низкие поступки.
— И ты ее любишь?
— Так, что и передать не могу.
— Тогда строй семейную жизнь на этом уважении. Большего тебе не добиться.
Они не заговаривали об этом шесть лет, до тех дней, пока Паллаэ не слегла. Сидя у смертного одра, Руатайн надеялся, что она тихо умрет во сне. Болезнь почти лишила ее плоти и заставляла кричать от боли. Травы Ворны сначала помогали, но в последнее время даже сильнейшие снадобья не оказывали особого действия. И все же, несмотря на боль и слабость, Паллаэ цеплялась за жизнь. Порой она бредила и не узнавала Руатайна, принимая его за своего мужа. Но перед смертью женщина открыла глаза и улыбнулась сыну.
— Боль ушла, — прошептала она. — Вот оно, долгожданное облегчение. Ты устал, мой мальчик. Иди домой, отдохни.
— Скоро пойду.
— Как дела у вас с Мирней?
— Все так же. Довольно того, что я люблю ее.
— Этого не достаточно, Ру. — Голос Паллаэ был печален. — Я хотела для тебя большего. — Она помолчала, хрипло дыша, затем снова улыбнулась. — Коннавар хорошо себя ведет?
— Нет, кажется, мальчик рожден, чтобы искать неприятностей себе на голову.
— Ему только семь, Ру. И у него доброе сердце. Не будь с ним слишком суров.
— Слишком суров? — фыркнул молодой воин. — Я пытался поговорить с ним. Он сидит, слушает, а потом убегает и снова влипает в передряги. Я даже выпорол его, и это не помогло. Он вынес наказание молча, но через день украл у пекаря пирог, а вечером засунул живую лягушку мне в кровать. — Руатайн рассмеялся. — Мирия легла первой. Клянусь, она подпрыгнула до самого потолка!
— Но ты его все равно любишь?
— Да. На прошлой неделе я рассказывал Мирии о волке-одиночке, таящемся в лесу, а Конн услышал. Он украл мой лучший нож и исчез. Ему только семь, а я нашел его в засаде в лесу, с горшком на голове вместо шлема, поджидающим волка. В смелости ему не откажешь. А за его улыбку можно простить что угодно.