— Набеги бывают всегда. Молодежи надо проверять свою силу. Умер только один человек. Он схватился с Руатайном. Глупец… А что ты везешь?
— Крашеные ткани, яркие бусы, серебряные и золотые нити. Ткань мгновенно разойдется. Она обработана особой пурпурной краской, которая не линяет. А еще специи и слитки — железные, серебряные и два золотых для Риамфады. Все должно легко продаться.
Каласайн вздохнул и слегка покраснел.
— Я извиняюсь за моего сына. Непременно верну все, что он украл.
— Знаю. Ты не отвечаешь за него, Каласайн. Некоторые просто не могут не воровать.
— Мне постоянно приходится позориться из-за него. — Они посидели несколько минут в согласном молчании. Затем паромщик снова заговорил: — Как дела на юге?
— Среди норвинов на побережье вспыхнула болезнь. Лихорадка и обесцвечивание кожи. Умер каждый шестой.
— Мы слышали. Ты был за морем на этот раз?
— Да. Я ездил на родину.
— Они все еще сражаются?
— Не дома. Их армии двинулись на запад. Они покорили многих соседей.
— Зачем? — удивился Каласайн.
— Создают империю.
— Зачем? — снова спросил паромщик.
— Наверное, чтобы всеми править. Разбогатеть за счет других. Не знаю. Может быть, им просто нравится воевать.
— Тогда они глупцы.
— Руатайн не воссоединился с Мирней? — спросил Бануин, желая сменить тему.
— Нет. С другой стороны, прошло шесть лет, а он так и не отрекся от нее. Странный человек. Совсем стал невеселый, редко улыбается и никогда не смеется. Люди обходят его стороной. Он поспорил с Наннкумалом-кузнецом и ударил его так сильно, что тот проломил загородку спиной. Почему они с женой разошлись? Она что, была ему неверна?
— Не знаю, — пожал плечами Бануин. — Так или иначе, это печально для них обоих. Они мне нравятся, хорошие люди…
— Они риганте, — улыбнулся Каласайн. — Мы все хорошие. Добро пожаловать домой, Иноземец.
Через четыре часа, когда заходящее солнце окрасило вершины гор алым огнем, Бануин поднялся на последний холм и увидел деревню Три Ручья. На сердце стало легко, стоило увидеть дома и фермы, мостики через ручьи, пасущийся скот. И огромный дуб в центре поселения, называемый Старейшим Древом. Его нижние ветви были увешаны фонариками.
«Дома, — подумал Бануин, наслаждаясь этим словом. — Я дома».