- Тише, - оборвал его Козяков. - Прикончат. И я воскресить не сумею…
Воронин промолчал. Собрался было уходить, йо вдруг сказал:
- Странный парень один из этих геологов…
Козяков вопросительно сдвинул брови.
- Вышел утром во двор. Озырился вокруг. Да и говорит мне: «Давно, дед, егерем служишь?» - «Почитай, тридцать лет», - отвечаю. «Значит, и отца моего тут видел». - «Красный командир», - говорю. Геолог, Аполлоном его зовут, усмехнулся. Да и сказал тихо: «С князем Кириллом отец, царство ему небесное, в этих краях бывал - смекаешь, дед?..» Я ответил, что с князем Кириллом много всякого люду бывало. Всех не упомнишь.
- Фамилией не интересовался?
- Спрашивал… Не сказывает. Смеется: «Называй хоть горшком, только в печь не ставь».
- Занятно. - Козяков поднялся с постели. - Посмотреть бы на этих субчиков…
- Можно устроить.
- Следи за ними… Если что, дорогу знаешь… И про расписание не забудь…
Когда Воронин ушел, полковник Козяков собрал банду, сказал:
- Четверть часа назад я получил радостное известие из центра. В ближайшие дни англичане и французы высаживаются на Черноморском побережье. От нас нужно только одно: собрать в комок нервы и силы. И быть готовым к решающей схватке. Я даю вам слово офицера… слово дворянина… что еще до первого снега Кубань будет свободной. А к рождеству, если это будет угодно богу, мы услышим звон московских колоколов…
Козяков вернулся в шалаш, вылил в стакан остатки водки.
«За ложь во спасение!» - произнес мысленно.
На душе было жутковато, точно он смотрел в пропасть.
Граф Бокалов узнал немногое…
Конечно же, он не мог узнать о Хмуром больше, чем знал сам Хмурый. А точнее, чем Ноздря. Потому что именно Ноздря поделился с Графом сомнениями. А Ноздря был битый-перебитый. И уже год молчал, как собака на морозе. И его никто не мог схватить за руку - ни угро, ни чека. Ноздря остерегался вынимать руки из карманов. Хотя, разумеется, мелкая контрабанда не обходила его стороной. Но только мелкая и верная. Без хвоста и подозрений.
С того самого дня, когда пьяный матрос с новороссийского буксира врезал Ноздре разбитой бутылкой и лицо фарцовщика стало запоминающимся, как улыбка Моны Лизы, он предпочитал работать на дому. И у людей, знающих его поверхностно, могло сложиться обманчивое впечатление, что Ноздря исчез с «делового» горизонта, завязал. И пленился разведением парниковых огурцов. Или австралийских попугайчиков…
Граф Бокалов имел на этот счет свое мнение. Потому-то мальчики Графа и не теряли Ноздрю из виду. Хотя Ноздря никогда так не опускался, чтобы скупать краденое, но он иногда не брезговал услугами карманников и форточников, то есть основных асов Графа.
Графу Бокалову исполнилось девятнадцать лет. У него были доверчивые голубые глаза, широкие плечи. А за плечами - количество краж, вдвое превышавшее возраст. Кличку «Граф» ему преподнесла шпана, знавшая, что он щедр на синяки и шишки и раздает их с ловкостью фокусника.
К чести Графа нужно отметить, что он почти не употреблял спиртных напитков, не курил.
Каиров принес ему книжки Горького; Кто мог подумать, такой великий писатель, а босяками не брезговал…