Аластор принюхался, но фигура снова подала голос, не дожидаясь, пока он ее узнает:
— Мистер Броуди, это я — Ханна.
Аластор медленно наклонил голову, все еще ничего не отвечая, и Ханна выступила вперед, ближе к нему, переставая быть вырезанным из темноты силуэтом, превращаясь в живого человека из плоти и крови, совершенно не похожего на бесплотные видения, терзающие Аластора.
— Это я, — негромко повторила она и прикоснулась к заледеневшей руке Аластора ладонью, горячей даже сквозь грубую ткань.
Огонь не нес с собой ни упокоения, ни прощения — но их Аластор и не искал.
В мире, наполненном Вражьими отродьями и врагами, предательством и злобой, ему не нужна была тихая гавань — Аластор знал, истово веровал, что найдет тишину после смерти. А при жизни ему нужны были силы, способные его поддержать. Направляла его рука Господа, в это Аластор верил так же яро, как и в истинность своих устремлений.
— Пойдемте со мной, мистер Броуди, — прошелестело рядом с ним, и Аластор стряхнул с себя горячую руку, чтобы тут же властно ухватить ее.
— Нет, — его голос перекрыл шелест невидимых, неведомых листьев, — пойдем со мной, Ханна.
И последнее «со мной» обрело силу, достаточную для того, чтобы ее дом стал его дом, ее постель — его постелью, а ее жизнь наконец обрела одну благую цель. Во имя Господа.
— Во имя Господа, — шептала она, наклоняясь над ним во тьме безлунных ночей, и ее волосы скользили по его лицу.
— Во имя Господа, — отвечал он, кладя холодные ладони на ее горячую спину.
В их сожительстве не было греха — и ни один из жителей Сторноуэя не мог бы их в этом обвинить. Как можно грешить с собственной тенью? А именно тенью Аластора Ханна и стала, следуя за ним везде и во всем. Казалось бы, это должно было отвратить от заблудшего священника благочестивых христиан, навсегда закрыть им путь к его благословению — но не закрыло и не отвратило.
Потому что не было в мире более святого пути, чем тот, которым шел Аластор. Которым шла за ним Ханна. И на который мало-помалу становились остальные.
— Вразумлю тебя, наставлю тебя на путь, по которому тебе идти. Буду руководить тебя, око Мое над тобою! — гремел голос Аластора над городом, и жители смурно кивали.
— Ибо открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду! — говорил Аластор, и Ханна вторила ему, не поднимая глаз, но всем телом дыша в такт его словам.
— Так поступайте, зная время, что наступил уже час пробудиться нам от сна! — Аластор воздевал руки к небу, и оно хмурилось в ответ, а жители города не смели спорить ни с тем, кто все же стал посредником между ними и Господом, ни с самим изволением высших сил.
В котором никто, кроме самого Аластора, не слышал ни воя диких зверей, ни тихого шелеста кроваво-зеленой листвы.
Главным минусом бессмертия была скука. Рано или поздно все надоедало — любая работа, любые знакомые, люди вокруг, свой собственный быт.
Свен мог позволить себе оставить работу в полиции и уехать куда угодно. Что он и сделал с большим удовольствием, не сжигая, впрочем, все мосты. Когда ему снова все надоест, возможно, он захочет вернуться в Эдинбург.
Но пока что он нашел для себя занятие другое — в какой-то степени политическое.
Не везде, как на Британских островах, к вампирам относились лояльно, даже доброжелательно. На большей части Европы их просто предпочитали не замечать. Но где-то, как, к примеру, на восточных задворках Австро-Венгерской империи, наиболее пострадавшей в свое время от разгула широкой вампирской души, их просто убивали.
«Общество друзей вампиров», широко существовавшее на восточной части континента, где вампиры, в общем-то, предпочитали и вовсе не жить, занималось истреблением своих клыкастых собратьев. Иногда даже привлекали к этой неблагодарной работе оборотней, которые со своим отличным чутьем и мистической тягой к вампирам быстро их находили и расправлялись в считанные секунды. «Друзья вампиров» не брезговали пользоваться новой заразой, не так давно занесенной в Европу с Африканского континента, почему-то считая, что оборотни — не вампиры, на них всегда можно будет найти управу.