— «Ницего, — говорит, — я вас не розведу, в монастырь уйду». Так ей и принели. Жонка та, другая, со себя рубаху ей отдала.
— И ушла в монастырь?
— Ушла. Покрова Богородицы монастырь, на Зверинци. Тамо постриглась.
— Бедна!
— А уж побыла за нецистым, дак!
— Никак едут! — вдруг молвила Ульяния, отрываясь от шитья. И побелела, откинулась в кресле:
— Олекса! Чуяло мое сердце!
Все побросали работу. Поднялся переполох.
— Онфимка, Онфимка где? — звала Домаша, непослушными пальцами накидывая епанечку. Янька кинулась стремглав за Онфимом.
— Ох, батюшки!
— Сына, сына возьми! — подтолкнула Домашу опомнившаяся Ульяния. Сама, прикрикнув на заметавшуюся девку, истово перекрестилась на иконы, вздохнула, неспешно двинулась встречать.
Олекса уже разворачивался во двор. Заскрипели, распахиваясь, створы ворот, метнулось радостно-испуганное лицо — сгоряча не узнал, кто такая, заторопился, забилось сердце, и, пока вылезал, увидел, понял — весь дом уже на ногах.
Янька и Онфимка выскочили на крыльцо:
— Батя, батя!
Унеслись в дом. В сенях встретила прежде мать, ткнулась в грудь, всхлипнула.
— Радость у нас, Олекса!
Отступила, седая, сияющая, строгая, повела очами на невестку, скрещивая руки. Домаша стояла, вся трепетно подавшись вперед. Шагнул Олекса, бережно принял теплый живой сверток. Грудным, звенящим, срывающимся голосом подсказала:
— Сын, Олекса! — и тоже заплакала.
Олекса посмотрел на крохотное личико, большие бессмысленные глаза тенью прошло воспоминание о первенце, умершем до года, — бережно отдал.
Мать приняла ребенка. Обнял жену, огладил по голове и плечам загрубевшей рукой. Теперь дети. Они уже прыгали от нетерпения, ждали очереди: восьмилетняя Янька и шестилетний Онфим. Тут так и повисли на руках.
Подросли!
— Ты, Янька, гляди невестой скоро будешь!