— Не!
— Это цтой-то делают… молци, молци! — торопится Янька. — Тесто! — И смотрит круглыми глазами: угадала или нет?
Смеется Олекса:
— Портно полощут в пролубы, кичигой поддернут, да. Вот еще загадка вам. Отгадаешь, Янька, красны выступки куплю! «Бежит бесок мимо лесок, закорюча носок, заломя хвостичок!»
Посмеявшись, проходит к себе, спускается в подклет. Оглядел снасть: сверла перовидные, тесла, топоры, пилы, скобели и скобельки, стамески и долота. Выбрал изогнутый резец, потрогал острие, присвистнул, отложил, взял другой. Передернул плечом: «Эк, нахолодало за зиму!» Поднялся по крутой лесенке в горницу.
— Батя, сделай лева-звиря! — закричал Онфимка, увидя в руках отца резчицкий снаряд.
— Будет тебе и лев-звирь! Ну как, стрекоза, отгадала загадку?
— Это… Ну… Просто бесок, ну бес, нецистый…
— Не видать тебе красных выступков, Янька! А ты, Онфимка?
— Лодья? — боясь ошибиться, неуверенно протянул Онфим.
— Молодец! Верно угадал!
— Батя, батя, а я почему угадал, — торопится рассказать обрадованный Онфим, — даве мы варяжские ладьи смотрели на Волхово, так во такие носы!
По уходу отца он, старательно выдавливая костяной палочкой, рисует на бересте корабль с круто поднятыми кормой и носом, и на нем опять человечков: варяги приплыли торговать.
Олекса меж тем, накинув сероваленый зипун — нашла тучка, потянуло с реки холодом, — куском угля делает разметку на причелине. Прицелившись, решительно и круто взрезает дерево. Плотники, поглядывая, смолкают.
— А ты мастер, купечь, без шуток, иди к нам! На паю возьмем!
Смеется Олекса, того боле рад похвале. Стучит дубовой колотушкой, режет и выбивает, вылезает из-под резца еще грубая, неотделанная голова крылатого грифона. «Это справа, а слева поставлю лева-звиря, Онфиму радость будет», — думает Олекса, с осторожной силой нажимая резцом, выбивает околину и заваливает края. Постукивают топорами плотники, поглядывают на Олексину работу: «Мастер, да и только!»
Не родись Олекса купцом, был бы плотником, древоделей, резал ворота да причелины, покрывал бы густым плетеным узором наличники, вереи, подзоры, столбы, сани… Ходил бы пеший на ту же рать к Колываню да лихо гулял по праздникам в красной рубахе домотканой, в желтых сапогах яловых, в зипуне сероваленого сукна… И дела бы не было до хитрых боярских козней!
— Творимиричу! Никак плотничаешь? — донесся снизу голос Максима Гюрятича. — Про братчину-никольщину забыл ле?
Разом покинула радость. Неспроста пришел. Поди, опять, от Ратибора! И другу не рад Олекса. Спускается на землю, снова становится купцом.
— Про братчину как забыть! Коли уж я куны внес за себя и за Якова.
— Якову твоему пора на паперти стоять, а ты его все в купецкое братство тянешь! Много кун ему передавал?
— Не одному ему даю! — отрезал Олекса. Крепко хлопнул Максима по спине: