Месяц кубарем скатился куда-то за могучие ели, стало темно и сумрачно, забояться бы Настене, да детишек звериных у неё много, надо всех и сберечь — за пазухой зайчатки шевелятся, птица ворохнулась, в руках два щеночка — волчатки.
Бойся-не бойся, да лихие люди, они намного страшнее зверюшек могут быть. Только кто ж в такой морозище нос высунет? Месяц пробыл долго где-то внизу, Настенка приплясывать начала. И подумала уже было, вон, в ближайший сугроб зарываться.
— Всеё! — вынырнул довольный месяц из-за ближней самой огромной елки. -
Договорился я с Топтыгиным согласный он, вас у себя пригреть, ты не бойся, он только рычит громко, а так добрый стал, потому что старый.
— Пойдем!
Опять шла Настена по тонкой тропиночке среди глубоких снегов, да и оступилась
— Оххх! — провалилась она по пояс, как барахтаться, когда руки заняты? Но месяц шумнул:
— Не шевелись, только ещё больше увязнешь, сейчас я!
Минут через пять послышалось пыхтение, сопение, порыкивание, снег по серебристой месяцевой тропочке полетел в разные стороны, и увидела Настена большого такого медведя, который как огромная лопата, раскидывал снег по сторонам.
— Не бойся меня, девица! — прорычал он. — Я месяцу слово дал, помочь тебе и детишкам. Садись-ка на меня, мигом и домчим.
— Благодарствую, батюшка Топтыгин!
Полузамезшая Настена кое как взобралась на опустившегося в снег медведя, ухватилась одной рукой за загривок, второй же прижимала к себе волчаток.
— Михайло, ты не спеши, не спеши! — промолвил месяц с неба. — Я покаместь посвечу тебе, потом и убегу.
От спины медвежьей шло тепло, и Настенка перестала дрожать от холода, только щеки вот сильно начало щипать, потереть бы их снежком, да руки заняты.
Добрел медведь до берлоги-то, слезла с него Настена, опустила на снег волчаток, подтолкнула к берлоге, сама же потянулась за снегом, щеки растереть.
— Погодь, дева храбрая, погодь!! — Прогудел Топтыгин. — Снег сейчас колючай, только обдерешь лицо-те, есть у меня кой чего в берлоге, намажешь вот щеки-те и пройдут к утру поцелуи Морзовы! Ох, и охальник он нынче, опять Февр их с братьями старшими пакостничать вынудил. Ужо я сам Зимушке нажалюсь!
В берлоге на удивление оказалось сухо и чисто, в дальнем углу устроено ложе из мягких пихтовых лап. Настена первым делом вытащила зайчаток и немного отогревшуюся сороку.
— О, стрекотунья, а ты-то как здеся оказалась? Чего тебе не сиделось под застрехой-то?
— Да кто ж знал, что братцы такое непотребство устроить захотят? Ох уж этот неполный! — с передыхами проговорила сорока.
Медведь встал на задние лапы, и Настена обмерла, он же выше всех виденных ей высоких мужчин, если бы не месяц, страшно представить встречу с таким огромным зверем. Медведь пошарил лапами по полочке, довольно рыкнул и вытащил на свет маленький горшочек:
— На-ка, девица, помажь жиром щёки-те, а ты, стрекотунь, подскажи, где посильнее помазать-то, чего-чего, а хитростев женских навроде зеркальцов у меня сроду не водилось, я, вон, в водицу посмотрюсь летом и ладно.
Волчата и зайчата затеяли возню.