Дарби описывал дом, и невольно слушали даже Тимаш с Граттом. Забытое – дом. Совсем забытое. Когда-то, наверное, и у них имелся дом, а потом осталась только дорога, оружие, случайная работа. А вот эта парочка сумела устроиться. Если даже наемник вдруг срывает большой куш – так и спускает… или покупает дом и забывает о своей прошлой жизни. Сеглеру не доводилось видеть таких, кто продолжал бы соглашаться на работу. Впрочем, за эту платят слишком хорошо.
Милл и Дарби были не самые обычные наемники. Не вояки, хотя драться умели, особенно Дарби. Они выполняли хитроумную работу: доставали какие-то редкости. Деммел говорил. Считалось, что мозги в этой паре – Милл, а Дарби – сила, но на самом деле все оказалось не так примитивно: и Дарби был неглуп, и Милл в драке кой-чего стоил.
Теперь беседа шла о каратьягах. Слушали с интересом: и потому, что это, собственно, была цель их работы, и потому, что никто ничего толком не знал. Кроме Милла. Как обычно. Систематического образования у него не было, но обнаруживались знания, свойственные не всякому выпускнику университета. Сеглер тоже послушал. Версия Милла была очень близка к правде.
Чем бы ни были каратьяги когда-то в незапамятные времена, когда боги теряли свои вещи в мире людей, со временем они стали амулетами. Стоили они невероятно дорого, главным образом из-за легенд. Каратьяг выполнял желания. Маленький осколок – мелкие желание, большой – большие. Попытки собрать карадьин бывали довольно часто, кое-кто даже приближался к цели. Судя по сказкам, причем исключительно страшным и с печальным концом. Дело в том, что, давая, каратьяг и забирал. Маленькие были практически безопасны, зато крупные начинали доставлять неприятности. Владелец большого каратьяга или нескольких, особенно совпадающих, кусочков, переставал контролировать свои желания. Сначала это причиняло неудобства близким, затем круг расширялся, и чем ближе к карадьину, тем хуже были последствия. Полного карадьина собрать не удавалось никому, и вряд ли удастся даже Деммелу: за столетия не одна деталь утеряла безвозвратно, например, лежит на дне моря с невезучим владельцем корабля. И это очень хорошо, потому что человек не может совладать с творением богов. А эльф отличается только формой ушей и запасными ребрами, так что тоже не может. Что происходит? А стихийные бедствия, например. Или войны, те самые кровавые и разрушительные войны темных времен. Конечно, не доказано, что в основе каратьяг, но косвенные свидетельства… А зачем нашему заказчику карадьин?
Сеглер не сразу сообразил, что вопрос адресован ему. Он пожал плечами. Деммел отличался не только выдающимся магическим даром, но и нетипичной для людей его уровня порядочностью. И умом. Он не соединял каратьяги, вряд ли проверял их действие, скорее всего, хочет исполнить единственное желание и снова рассеять каратьяги по миру.
Во всяком случае, в это хотелось верить.
– А откуда ты родом? – спросил Риттер. – Я никак не могу понять происхождение твоего акцента.
Дарби по-доброму улыбнулся.
– Из Ишантры.
Воцарилась тишина. Для Сеглера это тоже было новостью. После довольно долгой паузы Тимаш сделал вывод. Очередной неправильный вывод.
– То есть повезло, ты свалил до Катастрофы.
Дарби медленно покачал головой, помолчал еще несколько тягучих минут и все же начал неторопливый рассказ.
– Я вырос на ферме. Богаты мы не были, бедны тоже, обычная семья. Тяжелый труд давал свои плоды. Мне всегда нравилось работать на земле, с детства. Но отец отправлял меня к жрецам, в школу, так что я умел читать и считать. Именно потому отец брал меня с собой на ярмарки. Эта была первой в году. Мы привезли два воза репы, здоровенной, как тыквы, и сладкой, как яблоки. Расторговались хорошо, и отец позволил мне погулять. Собственно, он дал мне немного денег и велел купить всякие мелочи – подарки младшим и матери, иголки и непременно пару мер гвоздей. Все это можно было купить и на самой ярмарке, но отец же понимал, что деревенскому парню в восемнадцать лет любопытно поглазеть на город. Вот я и глазел. Подарки купил, рассовал по карманам, а гвозди оставил напоследок. Денек был чудесный – ясный, солнечный, жаркий ровно настолько, чтобы это не раздражало.
Шел я по улицам, таращился на красивые каменные дома, храмы, да и на людей тоже. Женщины одеты были совсем не по-деревенски, так что было на что посмотреть.
Когда это началось, я толком и не заметил. Небо оставалось ясным, цветы на окнах так же пестрели, а люди начали меняться… то есть тревожиться, оглядываться по сторонам, кто-то в небо смотрел, кто-то шаги ускорял. И тут мне стало страшно. Просто так, без повода. Холодок по спине, словно смотрит кто-то недобрый. В животе все сжалось. Кровь от лица отлила. Страх переходил в ужас, и если бы только у меня. Люди превращались в толпу, а толпа, которой владеет паника, ужаснее вражеской армии. Тогда я этого еще не знал.
И я ничем не отличался, тоже метался в ужасе, уже и соображал с трудом. Одного хотелось – исчезнуть, спрятаться… Может, потому я и рванул в храм Истли. Старые храмы мрачные, темные. Кто-то открыл дверь, и я увидел этот спасительный темный провал в древней стене, рванулся туда и сразу забился в угол за колоннами, почти у самого алтаря. А ужас не исчезал, наоборот, усиливался. Я сжался, стараясь стать как можно меньше, чтоб этот царь-ужас не сожрал меня. И звук… не стон, не крик, не звон – я не знаю, что это было. Он перекрывал все: визг женщин, вопли мужчин, вой собак, он проникал через толстые стены храма, проникал внутрь, в кожу, кости, мозг…
А потом – все. Тихо. Так тихо, как, наверное, бывает только в смерти. Я все равно боялся шевельнуться, но уже… как бы сказать… осознанно. Услышал, как застонал кто-то рядом, и испугался еще больше. И тут понял, что я обделался, как младенец, и вывернуло меня наизнанку, я весь в дерьме и блевотине, меня трясет и сил никаких нет, но так страшно быть в этой темноте, что я рванул наружу.
А там все были мертвые. И такие же… обгаженные. Но мертвые. А из храма выходили или выползали немногие уцелевшие.
Я направился к ярмарке… но не дошел. Не смог. Потому что все было мертво. Люди, птицы, кошки, мухи – все валялись там, где упали. Я не выдержал и побежал куда глаза глядят, прочь от этого кошмара, и опомнился только уже в нескольких лигах за городом. То есть я упал без сил и то ли уснул, то потерял сознание, не знаю. Очухался, когда рассветало, только собрался поразмыслить и вижу – тут тоже смерть. Птицы валяются мертвые, мыши-полевки, муравьи, жуки…
В общем, даже не знаю, сколько я пытался убежать от смерти, пока не убедился, что это бесполезно. Увидел деревню… тоже мертвую. И знаете, никаких запахов, хотя лето, жара. Покойники только ссыхались. И тут как увидел эти трупы кругом, враз и успокоился, потому что на мертвых ни мух не было, ни жуков-трупоедов, ни червей. Я понял, что один остался. Совершенно. Прислушался – комары не зудят, сверчки не стрекочут. Мир умер. А я почему-то остался. Обгаженный.
Набрал я воды из колодца, вымылся как следует. Мыло в одном доме позаимствовал, одежду чистую. Понял, что проголодался страшно, ведь до того, считай, только воду пил, если ручьи попадались. О чем думал, не помню. Вроде как раз я один остался, надо хоть чистым быть. Еды взял, вещи самые необходимые, все равно никому уже не нужные. Отошел подальше от деревни, костер развел, каши сварил, поел впервые после Катастрофы. Тогда никто еще не знал, что это именно Катастрофа и была.
Я долго шел. На запад. Не потому что цель какая-то имелась, просто надо же было куда-то идти. И с каждой лигой, с каждым днем я укреплялся в мысли, что остался один в мире. Я даже не вспомнил, что из храма вместе со мной несколько человек выбралось. А если бы и вспомнил, не вернулся, не смог бы я войти в город…