Когда я вошел в дом — вслед за поляками — было без пяти десять вечера.
— Ну как? — спросила Татьяна (она встречала нас в вестибюле). — Как прошел первый день?
— Нормально, — сказал я.
— Я тебя сейчас покормлю.
Мы поели наверху, в ее комнате — все трое. Потом Тень отправился на кухню, мыть посуду.
— Что насчет завтра? — спросила Татьяна.
— Марек передал слова Джито, что из нашего дома на овощной пакгауз поедут трое.
— Кто?
— Одна из полек… Я и поляк, который сегодня работал — мы едем… Не знаю, как его зовут, он своего имени не называл.
— Янек.
— Как твоя рука, Таня?
— Уже лучше.
Татьяна бросила на меня внимательный взгляд.
— Стася перебралась в соседний дом.
— Да?
— Она оставила раскладушку, а также матрас, подушку и одеяло.
На некоторое время в комнате повисла тишина. Возможно, моя лучшая половина ждала, что я сам спрошу, могу ли я переночевать не в гостиной, а в комнате. Не знаю, не уверен. Я проработал всего лишь день; и это еще ни о чем не говорит. В любом случае, после всего, что произошло, я не заслуживаю к себе хорошего отношения.
— Во сколько завтра приедет машина?
— В шесть утра, — сказал я, поднимаясь со стула. — Спасибо, Таня… Пойду вниз — завтра рано вставать.
День 7-й.
Извергаемая мощными динамиками ритмичная музыка действует на меня уже не раздражающе, но магнетически. Я напоминаю самому себе приплясывающую в такт звуковым колебаниям марионетку; я автомат, человекоподобный механизм, роботизированная деталь, встроенная в конвейерное производство.
Все пространство пакгауза, равно как и моя черепная коробка, переполнены какофонией звуков. «Livin’ la Vida Loca» сменяется индийским шлягером, затем вновь звучит голос проклятого Рики Мартина; опять индусы с их мантрами и песнями про неразделенную любовь; эта долбежка продолжается на продолжении всего времени, пока длится рабочая смена.