Борис бросился к дверям, но Перл преградила ему дорогу. Она раскинула руки с красными ногтями и закричала:
— Борис, ты не можешь вести машину в таком состоянии! Ты убьешь себя и еще десяток прохожих. По радио сказали…
— Если я и убью, то себя, а не тебя. Где мое пальто?
— Гарри, не пускай его, — захныкала Перл.
Гарри медленно приблизился.
— Борис, ты упрямишься как осел.
— Заткнись. Ты можешь прикидываться благородным перед ними, но я-то тебя знаю. Твой отец был конюхом, а твоя мать… Ты сам удрал в Америку, потому что украл лошадь. Скажешь, не так?
— Так или не так, а я служу тебе уже сорок лет. Я мог бы заработать состояние, но не получил от тебя ни гроша. Как Иаков говорил Лавану: «Я не взял от тебя ни быка, ни осляти».
— Это Моисей говорил евреям, а не Иаков Лавану.
— Пусть Моисей. Если ты хочешь убить себя, открой окно и выпрыгни, как эти молокососы во время краха. Зачем губить «кадиллак»?
— Идиот, это мой «кадиллак» — не твой, — сказал Борис и так дико расхохотался, что женщины бросились бежать. Он согнулся, словно валясь под тяжестью своего хохота. Одной рукой Гарри ухватил Бориса за плечо, а другой шлепнул его по загривку. Мира Ройскец поспешила на кухню и принесла стакан воды. Борис выпрямился.
— Воду? Вы мне даете воду? Водка мне нужна, а не вода.
Он обнял Гарри и поцеловал его.
— Не покидай меня, дружище, брат мой, наследник. Я завещаю тебе все — все свое состояние. Все прочие враги — жена, дети, подружки. Что мне надо от жизни? Немного дружелюбия и кусочек утки.
Лицо Бориса исказилось, его глаза наполнились слезами. Он закашлялся, засопел и стал плакать так же отчаянно, как смеялся минуту назад.
— Гарри, спаси меня!
— Пьян, как Лот, — возвестила Перл.
— Пойди приляг, — сказал Гарри. Он взял Бориса за руку и то ли повел, то ли потащил его в спальню. Борис упал на постель Перл Лейпцигер и, раз всхрапнув, тотчас заснул. Лицо Перл, казавшееся в начале вечера молодым и оживленным, побледнело, сморщилось и увяло. В ее взгляде странно сочетались печаль и ярость.
— Что ты станешь делать со всеми этими деньгами, Гарри? — спросила она. — Тоже будешь, как он, валять дурака?
Гарри улыбнулся.
— Не беспокойтесь, он всех нас переживет.
Все четыре писательницы жили в Восточном Бронксе, и Гарри развозил их по домам. Я сидел впереди рядом с ним. Выпало так много снега, что Гарри с трудом проезжал по переулкам, на которых они жили. Как какой-нибудь извозчик в покинутой нами стране, он переносил каждую из писательниц через снежные сугробы и ставил на ступеньки крыльца. Все это время Гарри молчал. Но когда он выехал на Симен-авеню, он сказал: