— Борис, это тебя.
— Меня? Кто это?
— Твоя прабабушка восстала из гроба. Ступай, сними трубку в спальне.
Борис вопросительно поглядел на Гарри. Потом нетвердым шагом направился в спальню. С порога он бросил взгляд на Перл, казалось, вопрошавший: «Собираешься подслушивать?» Перл сидела в углу дивана с трубкой, прижатой к уху. Мы могли расслышать приглушенные крики. Гарри сдвинул свои светлые брови. Писательницы покачивали головами или укоризненно цокали языком. Я пошел взглянуть на картины, висевшие в прихожей, через арочный проход без дверей, ведший туда из гостиной: евреи, молящиеся перед Стеной плача, танцующие хасиды, богословы, склонившиеся над Талмудом, невеста, ведомая под брачный полог. Я взял книгу из шкафа и прочел эпизод из романа Берты Козацкой о человеке, который приходит в бордель и там узнает свою бывшую невесту. К тому времени, как я поставил книгу на место, Борис вернулся из спальни.
— Мне не нужны шпионы и я никому ничего не должен! — завопил он. — Катитесь к чертям, все. Паразитки, никудышки, пиявки!
— Пузырь лопнул, — торжествующе объявила Перл Лейпцигер. Она пыталась прикурить сигарету, но зажигалка не работала.
— Какой пузырь? Кто лопнул? Все, представление окончено. Мне ни к чему это сборище старых греховодниц, выдоивших меня досуха и требующих еще. Я никогда не давал никаких обетов верности ни вам, ни прочей швали. Тьфу!
— Правда глаза колет, а?
— Правда в том, что ты такая же писательница, как я турок! — ревел Борис. — Каждый раз, когда ты что-нибудь сочинишь, я должен подкупать издателя, чтобы он тебя напечатал. И так со всей вашей братией, — Борис указал на остальных женщин. — Я пытался читать ваши стихи. Сердце — шмерце, любовь — шлюбовь! Восьмилетний школьник напишет лучше! Кому нужна ваша писанина! Разве что заворачивать селедку!
— Да посрамит тебя Бог так же, как ты срамишь нас, — выкрикнула Перл.
— Никакого Бога нет. Гарри, пошли.
Гарри не шелохнулся.
— Борис, ты пьян. Ступай в ванную и умойся. Может быть, у вас есть сода? — спросил он у Перл.
— Я пьян, да? Всякий швыряет мне правду в лицо, а стоит мне раз сказать правду, и я сразу пьян? Мне ни к чему умываться, мне не нужна сода. Я велел тебе купить утку, но тебе было лень искать. Ты такой же, как они все, — Schnorrer, нищий, бездельник. Слушай, что тебе говорят! — взвыл Борис. — Если у меня сегодня не будет жареной утки, ты уволен и можешь катиться к чертям. Завтра утром я выброшу твой хлам, и духа твоего больше не будет в моем доме. Ясно?
— Ясно, вполне.
— Достанешь ты мне утку сейчас же или нет?
— Не сегодня.
— Сегодня или никогда. Я ухожу. Ты можешь оставаться здесь.
Борис направился к прихожей. Внезапно он увидел меня и попятился. Он глядел на меня в замешательстве.
— Я не имел в виду вас — только не вас. Куда вы исчезли? Я думал, вы уже ушли.
— Я рассматривал эти картины, — ответил я.
— Разве это картины? Подражания, пачкотня. Эти хасиды пляшут уже сто лет. Так называемые художники мажут грязью холсты и желают, чтобы я им платил за это. Перл набила себе чулок моими деньгами — от этого она и задирает нос. Еще два года назад я работал по шестнадцать часов в сутки. Я и теперь работаю по десять часов ежедневно. Этот невежа Гарри думает, что мне без него не обойтись. Нужен он мне, как дырка в голове. Он даже не умеет расписаться. Он даже не смог получить гражданство. Он водит машину с моими правами, и я должен сидеть впереди, рядом с ним, потому что он не знает дорожных знаков. Я брошу всю эту дрянную компанию и уеду в Европу или в Палестину! Где мое пальто?