— Каждый видит своё, а суть не меняется, — покачала головой старушка. — Ты получила от меня то, что тебе не предназначалось, и я не могу себя за это простить. Простишь ли ты меня, детонька?
— Бабуль, так ты что, и правда, ведьма? — осторожно поинтересовалась Алиса. — Ты мне силу передала?
— Ирке надо было… У Ирки образование есть, да и готова она была уже, знала, откуда что черпать… Эх, неисповедимы пути Господни! Я за тебя молюсь, а по-другому тебе помочь не могу, придётся уж тебе самой, Алисонька…
— Да ничего, бабуль, прорвёмся! — бодро отмахнулась Алиса. — Я научусь, не волнуйся!
— Ох, волнуюсь, как же не волноваться! Ты иди уже отсюда и не ходи сюда часто, а то ведь можешь и не вернуться!
— Как же? Мне сон снится, что же — не спать теперь?
— Мята, детонька! Мята, чабрец, зверобой. Смешай и жги вечером. И женщину бойся!
— Какую женщину, бабуль?
— С чёрными глазами. Страшную женщину… Не встречайся с ней, даже если позовёт, не ходи!
— Что ещё за женщина, — буркнула Алиса, пытаясь натянуть края декольте на плечи и согреться в наступившем могильном холоде. — Тут у всех женщин чёрные глаза!
— Иди уже! — вдруг рассердилась бабуля. — Чтоб я тебя здесь больше не видела, иначе накажу! Мята, чабрец, зверобой!
— Как же мне уйти?
— …Проснись! Аисса, проснись!
Она подскочила на кровати, распахнув глаза. Амир склонился над ней, и на лице его яснее ясного читался страх:
— Слава великим Деям! Ты жива!
— Жива, конечно, только зачем так кричать? — пробормотала она, подавив зевок. — Что случилось?
— Ты была вся белая и холодная, — пискнул из-за спины Амира Зияд. — Я испугался, что ты умерла, что я тебя не уберёг, как хотел отец…
Дела… Умереть во сне — так себе перспектива! Вот на что намекала бабуля… Почему же раньше такого не случалось, когда ей снились сны с Фёдором?
Жара донимала так, что хотелось утопиться в фонтане, что весело журчал посреди базарной площади. Алиса начинала понимать, почему женщины востока носят такие широкие платья и замотаны в платки по самые брови: даже если вспотеешь, никто не увидит и не почует из-под стольких слоёв одежды. К полудню она вся была мокрой — от волос до пальцев ног. Неприятное ощущение пота, стекающего по спине, вызвало желание раздеться до белья и вытереться хотя бы вон тем ковриком, что продавался рядом.
Людей было много. Они все начали сливаться в два пятна в Алисиных глазах: чёрное, как большинство закутанных в хиджабы женщин, и цветное, как мужчины в белых, коричневых, красных, полосатых халатах и тюрбанах. Первые тихо бродили следом за мужчинами или стайкой сами по себе, тащили корзины со снедью, с покупками и молчали, всё время молчали. Вторые прохаживались павлинами, переговаривались с продавцами, пробовали там-сям кусочек фрукта, курагу, миндаль, потом либо кивали и получали свою покупку, либо начинали спорить — с криками, размахиванием рук, взаимными оскорблениями, насколько Алиса могла понять их гортанный язык. Из-за всего этого, из-за зазывал, из-за чирикающих прямо под ногами в проходах птиц, из-за плеска воды базар был шумным и каким-то живым, словно одно большое многорукое, многоголосое существо жило на площади перед огромной мечетью.
Амир продал трёх кобыл так быстро, что и сам обрадовался. Не ожидал, наверное, подобной скорости. Надо сказать, что лошадки были действительно хороши, за одну из них двое покупателей чуть не подрались. Слушая их горячий громкий спор, сопровождаемый резкими жестами и мимикой итальянских бандитов, Алиса чуть не померла от страха, а вот Зияд откровенно веселился, подпрыгивая рядом с ней от удовольствия и комментируя всю сцену. После продажи лошадей они втроём пообедали в маленькой палатке-чайхане при базаре, где, сидя прямо на земле, на расстеленных в несколько слоёв коврах, Алиса попробовала совершенно уникальный лукум, нежный, сладкий, тающий во рту. Такого не продавали даже в лучшей кондитерской Москвы. После лукума были газельи рожки, крохотные пирожки с абрикосом и потрясающий инжир. Всё это дело запивалось немыслимым количеством несладкого тёплого чая с мятой, и на третьей пиале Алиса взвыла волком. Она терпеть не могла этот жуткий чай, хотелось кофе, настоящего крепкого кофе с пенкой и двумя кусочками сахара… К сожалению, кофе здесь не продавали. Даже непонятно почему, ведь кофе пришёл с востока.
После перекуса притащили горшки с засахаренной вишней. Устроившись на другом краю рынка между толстым надменным торговцем коврами и весёлым старичком с кучей медных подносов, кастрюль и чайников, Амир велел сыну начинать торговлю. Парень сначала застеснялся, а потом втянулся. Его звонкий голосок, перекрикивающий соседей, вознёсся над базаром, как стайка воробьёв. Начало оказалось бойким, вишню покупали, потом, через несколько часов, покупателей стало меньше, и все немного заскучали.