Именно эти две темы: одна — тройственность, другая — капитализм, — подсказанные самим же Ф. Броделем, приняли за стрежневые практически все рецензенты этого труда на Западе. Но пристальное его изучение, как и других работ Ф. Броделя, позволяет по меньшей мере усомниться в том, что именно эти темы могут прояснить общий замысел, сущность, центральную мысль «Материальной цивилизации».
Трехэтажная схема экономической жизни и капитализм действительно выполняют функции теоретических моделей, которые служат индикаторами. Но ведь проблема состоит в том, что выверяется с их помощью, на какие вопросы, кроме касающихся самих этих моделей, ищет ответы автор в ходе всего исследования.
Наиболее четко цель всего исследования сформулирована в предисловии, которое предпослано первому тому издания 1967 г. Отметив уже в самом начале предисловия, что всеобщая история всегда требует какой-то общей схемы, по отношению к которой выстраивается все объяснение, Ф. Бродель пишет: «Такая схема неизбежно навязывает себя сама: с XV по XVIII в. жизнь людей была отмечена некоторым прогрессом, если, конечно, не понимать это слово в современном его смысле непрерывного и быстрого роста. Длительное время имел место медленный, очень медленный прогресс, прерываемый быстрыми попятными движениями, и только в течение XVIII в., и опять-таки лишь в некоторых привилегированных странах, была найдена, чтобы уже никогда не потеряться из виду, хорошая дорога… Всестороннее исследование этого прогресса, дискуссии, которые он вызывает, отблески, которые его освещают, очевидно, и расположатся по главной оси этой работы» (p. 9).
Итак, основной целью всего исследования в 1967 г. Ф. Бродель считал выяснение того, «каким образом тот строй, та сложная система существования, которая ассоциируется с понятием Старого порядка, каким образом она, если ее рассматривать во всемирном масштабе, могла прийти в негодность, разорваться; как стало возможным выйти за ее пределы, преодолеть препятствия, свойственные этой системе? Как был пробит, как мог быть пробит потолок? И почему лишь в пользу некоторых, оказавшихся среди привилегированных на всей планете?» (p. 12).
В издании 1979 г. такой четкой постановки задачи уже нет. Почему? Трудно с полной определенностью ответить на этот вопрос. Возможно, это объясняется тем, что в 50-60-х годах усиленно разрабатывались и получили широкую популярность всевозможные теории экономического роста (У. У. Ростоу, Р. Арон, С. Кузнец, Ф. Перру и др.){35}. Все тогда буквально млели перед этим ростом. Не исключено, что и Ф. Бродель не устоял, откликнулся на эту захватывающую для того времени тему, о которой тогда еще можно было говорить во весь голос. В конце 70-х годов, когда капиталистический мир переживал глубокий структурный кризис, об экономическом росте уже не принято было говорить так громко. Четкой формулировки главной исследовательской задачи нет во втором издании, может быть, и потому, что только в ходе самого исследования Ф. Бродель стал в полной мере осознавать грандиозность первоначального своего замысла. В самом деле: поставить перед собой цель воспроизвести на основе конкретно-исторического материала общую картину экономической жизни мира продолжительностью более чем в четыре столетия, представить ее в виде единой системы, установить моменты нарушения в этой системе, указать на узловые точки, в которых произошли разрывы, и при этом ответить на вопрос «почему» — такая задача кажется вообще непосильной для одного, пусть даже очень талантливого ученого. Может быть, все это и повлияло в какой-то степени на то, что формулировка основной задачи всего исследования во втором издании звучит более приглушенно, ее уже надо прочитывать на многих страницах, реконструировать по смыслу всего содержания работы. Но она все-таки осталась неизменной — вопрос о том, почему и как одна система пришла на смену другой, остался главным, а все содержание работы — это и есть попытка ответа на него. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратить внимание, как формулируются главные задачи каждого из трех томов, и изучить содержание шестой главы третьего тома «Промышленная революция и экономический рост», которой принадлежит особое место во всей работе: она представляет собой не одну из множества глав, а скорее общее заключение, наиболее полный ответ на основной вопрос всего исследования.
В первых двух томах — «Структуры повседневности: возможное и невозможное» и «Игры обмена» — выявляются такие элементы общей структуры мировой экономики XV–XVIII вв., которые выступали в роли побудителя или тормоза исторического движения. Первый том — это «взвешивание мира», «попытка выявить пределы возможного в доиндустриальном мире» (т. I). Ф. Бродель рассматривает самые разнообразные сферы материальной, повседневной жизни людей — питание, одежду, жилище, технику, деньги — и всегда с одной целью: отыскать «правила, которые слишком долго удерживали мир в довольно трудно объяснимой стабильности» (т. I, с. 38). В этом томе внимательно исследуются и те медленные изменения отдельных элементов структуры мира, накопления, неравномерные продвижения вперед, которые незаметно, но все-таки создали ту критическую массу, взрыв которой в XVIII в. изменил облик мира.
Во втором томе («Игры обмена») «делается очная ставка» «рыночной экономики» с «капитализмом», дается объяснение этим двум пластам экономической жизни путем выявления того, как они перемешиваются между собой и как противостоят друг другу.
Это подразделение экономической жизни на рыночную экономику и капитализм, как полагает сам Ф. Бродель, читатели, вероятно, сочтут наиболее спорным моментом в его работе. Разве возможно, формулирует он сам предполагаемый вопрос оппонента, не только противопоставить рыночную экономику и капитализм, но даже провести слишком четкое различие между ними? После долгих колебаний, признается Ф. Бродель, он все-таки пришел к убеждению, что рыночная экономика развивалась в рассматриваемый период, встречая противодействия как снизу, так и сверху, т. е., с одной стороны, за пределами ее досягаемости оставалась огромная масса инфраэкономики — материальная, повседневная жизнь, которую рыночная экономика не могла ухватить, а с другой стороны, рыночная экономика противодействовала капитализму, которым в то время (как, впрочем, по мнению автора, и теперь) не охватывалась вся экономическая жизнь общества.
Так представляется спорность этой проблемы самому Ф. Броделю, он ее усматривает в самой правомерности различения этих двух пластов экономики. Здесь действительно есть тема для дискуссии. Но главная проблема все-таки не в этом. На уровне анализа такое различение допустимо, а вот на уровне синтеза, на уровне теоретических обобщений, на первый план выдвигается совсем другой вопрос: что представляет собой по существу капитализм, который, по мнению Ф. Броделя, отличается от рыночной экономики и противостоит ей? В ответах Ф. Броделя на этот вопрос, а он возвращается к нему многократно на протяжении всей работы, проявляются едва ли не самые слабые и, с марксистской точки зрения, наиболее ошибочные положения его видения истории. Типологически — в соответствии с построением второго тома — Ф. Бродель рассматривает капитал и капитализм как один из секторов экономической жизни, как ее третий, верхний этаж, и размещает его преимущественно в сфере спекуляции, торговли на дальние расстояния, в сфере банковского кредита. Производственной сфере Ф. Бродель существенного внимания в работе не уделяет. Даже с учетом того, что речь здесь идет о доиндустриальном периоде истории, необоснованность такого смещения акцентов налицо. Далее, капитал для Ф. Броделя — это главным образом «результат предшествовавшего труда и труд накопленный» (t. II, p. 207), а не результат определенных общественных производственных отношений, не результат эксплуатации наемных рабочих, лишенных средств производства и вынужденных продавать свою рабочую силу. Именно поэтому, очевидно, Ф. Бродель, говоря на протяжении всех трех томов о бедных и богатых, о роскоши и нищете, о социальном неравенстве вообще, отлично «понимая, что благополучие немногих покоится на лишениях большинства, воспринимает эти реальности как вполне естественные явления, в лучшем случае как неизбежное зло, но не как состояние общества, которое должно и можно преодолеть.
Если вернуться к исходной проблеме второго тома — к сопоставлению рыночной экономики и капитализма, — то она разрешается в строгом соответствии с главной идеей всей работы. По существу, здесь делается попытка воссоздать складывающиеся в веках пространственно-временные конфигурации социально-экономической картины мира и представить этот процесс как необходимый этап на пути к смене одной экономической системы, в рамках которой возможен лишь традиционный рост, другой системой, характеризующейся современным типом экономического роста. Сопоставление рыночной экономики и капитализма позволяет увидеть, как формировался потенциал экономического роста, каким образом медленно, шаг за шагом устанавливалось и развивалось равновесие, «достигавшееся непрерывным взаимодействием различных факторов и агентов производства, трансформацией структурных отношений между землей, трудом, капиталом, рынком, государством и другими социальными институтами» (t. III, p. 512).
В третьем томе — «Время мира» — ставится задача «организовать историю мира» во времени и пространстве (безусловно, при этом упрощая ее, как признает сам Ф. Бродель) так, чтобы «расположить экономику рядом, ниже и выше других соучастников дележа этого времени и пространства: политики, культуры, общества» (t. III, p. 8–9). В ходе реализации этого замысла третий том стал своего рода перекрестком, на котором встретились общие пространственно-временные характеристики из теоретического арсенала Ф. Броделя с конкретными реальностями из рассматриваемого периода. Приливы и отливы в истории мировой экономики, взаимозависимость производства и распределения материальных благ в разных регионах проявляются то в виде сравнительно кратковременных событий продолжительностью 3–4 года, 10, 25–30 лет, то в виде вековых циклов с кризисными вершинами в 1350, 1650, 1817 гг., то как вектор еще более длительной временной протяженности.
Все эти подвижки на уровне экономической истории, накладываясь на общую ось времени, иногда объединяются и дополняют одна другую, иногда, наоборот, вступают в противоречия и разбиваются друг о друга.
Новым словом Ф. Броделя в третьем томе является его попытка представить мировую экономическую историю как чередование на протяжении пяти — шести веков господства определенных экономически автономных — économies-mondes — регионов мира, выделение Дальневосточного, Уралоазиатского, Евроатлантического континентов, в которых не только чувствуется наличие единого центра, но и ощущаются единые временные ритмы для каждого из них. И все это, вместе взятое, опять-таки подчинено исходной, основной идее всей работы — высвечиванию «переходов от одной системы к другой» (t. III, p. 69); на каждом этапе истории — от подъема итальянских городов Венеции и Генуи до промышленной революции в Англии, — автор, анализируя причины подъемов и упадков économies-mondes, выверяет в конкретно-исторической хронологической последовательности основные свои гипотезы, изложенные им в первых двух томах.
Чтение многих разделов третьего тома доставляет настоящее удовольствие. По разным причинам. Прежде всего, автору удается (разумеется, далеко не всегда и далеко не во всем) воссоздать почти зримый образ единого мира, связанного множеством самых разнообразных и иногда хорошо различимых нитей. Большую роль при этом играют не только теоретические рассуждения, цифровые выкладки, выявленные для многих регионов мира единые периоды подъемов и спадов (об их доказательности, убедительности опять-таки надо говорить особо), но и многочисленные, умело, с любовью подобранные иллюстрации — карты, схемы, фотографии. Немаловажное значение имеет здесь и авторский пафос. Ф. Бродель постоянно дает понять, что сокровенная цель истории, ее настоящее призвание — в объяснении современности. «Прошлое, — пишет он, — всегда в состоянии сказать свое слово. Неравенство мира [современного. — Ю. А] воспроизводит структурные реальности, очень медленно утверждавшиеся и очень медленно сглаживающиеся» (t. III, p. 38).
В одной из своих статей Ф. Бродель, говоря о тех возможных точках сопряжения, которые помогли бы всем наукам о человеке и обществе совместно продвигаться к единой цели постижения истины, назвал три направления: математизация, привязка к пространству, длительная временная протяженность{36}. В третьем томе он продемонстрировал, как можно применить эти методы не только в теоретическом, но и в конкретно-историческом плане, и в этом, пожалуй, одно из наиболее значимых достоинств его работы. Пространство и время перестали у него выступать в роли запоздалых пришельцев со стороны в историческое исследование, уже после того, как что-то было увидено, проанализировано, воссоздано. Они обрели свой подлинный смысл: стали формой сосуществования и изменения всех составляющих исторического движения. Важная методологическая посылка Ф. Броделя: если время и не «создает свое содержание, оно на него воздействует, придает ему форму, реальность» (t. III, p. 68) — доказала свою плодотворность.
Но в этом отношении не все разделы третьего тома написаны ровно, есть в нем и такие положения и идеи, которые покажутся советскому читателю дискуссионными, недостаточно обоснованными. Иногда целые разделы в работе Ф. Броделя даны как бы в виде эскизов или объективистских констатаций, после прочтения которых невольно возникает вопрос: «Интересно, а что же по этому поводу думает сам Фернан Бродель?» Некоторые идеи Ф. Броделя будут, очевидно, восприняты советским читателем как неприемлемые в принципе, как не соответствующие марксистскому способу анализа и восприятия истории.
В этом можно еще раз убедиться, если взглянуть на работу Ф. Броделя через призму всей совокупности идей, концептуальной и терминологической оснащенности немарксистской французской историографии 60-70-х годов.
В области экономической истории большинство исследований в этот период было сконцентрировано вокруг одной крупной проблемы: общая эволюция экономики на отрезке времени с XIV по XIX в. Главная задача исследований состояла в том, чтобы разработать модели, соответствующие различным типам эволюции экономики так называемого «традиционного общества» и пришедшего ему на смену «общества экономического роста». Вторая задача, вытекающая из первой, сводилась к установлению (в зависимости от региона, отдельной страны или даже различных районов одной страны) моментов перехода, взлета, отрыва (take-off), от одного типа экономики данного общества к другому.
Общими почти для всех работ, посвященных исследованию указанной проблемы, стали такие понятия, как «структура», «конъюнктура», «модель», «цикл». Все эти понятия в свою очередь выступают в роли главных составляющих той части броделевской концепции «глобальной истории», в которой трактуются эшелонированность исторической действительности и циклический характер эволюции общества. Следует сказать, что в конкретных исследованиях, как правило, не дано обоснования названных понятий или развернутой их характеристики. Структура обусловлена безличными силами (география, климат, биосфера, плодородие почв) и так замкнута, что тысячелетиями не поддается изменениям. Структурой считается духовный склад или глубоко укоренившиеся обычаи, привычный образ мышления, этнические предрассудки и т. п. Под структурой иногда подразумеваются самые глубинные явления в экономике, обладающие такими свойствами, как устойчивость во времени, сопротивляемость изменениям. Такое понимание лежит, например, в основе утверждения, что в условиях Франции до 1860 г. (а в определенном смысле и до 1880–1890 гг.), бесспорно, сохранялись признаки экономики «старого типа». В других случаях понятие «структура» употребляют применительно к обществу в целом, имея в виду «традиционное общество» или «общество экономического роста». Конъюнктура понимается как определенный период эволюции с характерным именно для этого периода сочетанием различных тенденций (совокупность демографических изменений, технология производства, движение цен и заработной платы и даже духовные и культурные сдвиги), на основе сопоставления которых разрабатывается модель, соответствующая данному периоду. Понятие «цикл» употребляется применительно и к структуре, и к конъюнктуре. В зависимости от глубины, где протекают процессы, проявляющиеся в этих циклах, последние могут продолжаться и несколько лет, и несколько столетий.
В полном соответствии с этой общей ориентацией решается основной вопрос, сформулированный Ф. Броделем в предисловии к изданию 1967 г. Медленные накопления не только и не главным образом богатств, а прежде всего навыков, технических решений, соответствующих способов мышления, а также совершавшиеся столь же медленно в ходе традиционного роста структурные преобразования в отношениях между человеком и природой, между рынком и капиталом, капиталом и государством и т. д. и т. п., подготовили условия для промышленной революции. Все эти медленные накопления и структурные преобразования вписываются в перспективу longue durée. Что же касается собственно промышленной революции, в ходе которой осуществился отрыв, переход (take-off) к современному типу экономического роста, — это конъюнктурный момент, удел сравнительно короткого времени и стечения совсем иных обстоятельств, отличных от тех, что берут свое начало как минимум в XIII, а то и в XI в.
Таким образом, мы имеем перед собой еще одну хорошо знакомую, довольно типичную для немарксистской общественной мысли попытку экономико-технологического объяснения исторического процесса на основе методологии и идеологии «исторического континуума» (t. III, p. 465).
Не случайно поэтому Ф. Бродель, постоянно говоря на протяжении всей своей работы о капитализме, не отметил главное в исследуемом им историческом периоде — зарождение и становление капитализма как способа производства, как социально-экономического строя общества. Поскольку капитализм для Ф. Броделя — это всего лишь один из секторов экономики, он наделяет его к моменту промышленной революций уже почти восьмисотлетней биографией (t. III, p. 538). «История, — пишет Ф. Бродель, — есть кортеж, шествие, сосуществование способов производства, которые мы слишком склонны рассматривать в последовательности веков истории. Фактически же эти различные способы производства тесно связаны друг с другом. Самые передовые зависят от самых слабых, и наоборот: развитие — оборотная сторона отставания» (t. III, p. 55). В этих словах есть зерно истины.