Я вынул из кармана бланк протокола допроса, заполнил анкетную часть, дал расписаться Соколову и подробно записал все рассказанное им. Потом я дал ему еще раз расписаться, на этот раз под своими показаниями. Расписавшись, Соколов в первый раз позволил себе спросить меня, за что его задержали и почему ему не дают возможности отправиться домой, в Калинин, к жене и детям.
— Я обязательно сообщу вам, — сказал я, — но только несколько позже, а сначала вы объясните мне, почему, если, как вы говорите, ваш отъезд из Таллина не был внезапным, почему вы не взяли своих вещей из гостиницы?
Быть может, мне показалось, но в глазах Соколова мелькнула надежда на то, что его задержали именно из-за этой его оплошности.
— Вы имеете в виду мой чемоданчик, который я оставил в номере гостиницы? — небрежным тоном спросил он. — Так, во-первых, он почти пустой, а во-вторых, я действительно начисто забыл о нем, но это чепуха, не о чем даже говорить. Вот вернусь в Калинин и позвоню в гостиницу. Я часто бываю в Таллине, в следующий приезд обязательно его заберу.
— Допустим, с вещами ясно. Но почему вы не явились на заводское совещание, которое было организовано специально для вас и, как нам стало известно, даже по вашей просьбе? Нет, что ни говорите, а ваш отъезд из Таллина похож на бегство.
— Это и было бегство, — тяжело вздохнув, сказал Соколов после долгого молчания. — Записывайте. Я знаю, что буду привлечен к ответственности, но, может быть, мне зачтется чистосердечное признание.
Я взял еще несколько бланков и приготовился записывать.
— В прошлом году, — начал Соколов, — со мной в Таллине произошло несчастье. Я потерял большую сумму денег. Мне стыдно рассказывать вам все подробности, но молчать вы же все равно не позволите. Короче говоря, я познакомился на улице с молодой женщиной, пригласил ее поужинать, а потом пошел к ней ночевать.
При мне была весьма значительная сумма денег, о которой, уходя от своей знакомой утром, я не вспомнил. Как видите, я забываю не только вещи в гостинице. Когда к вечеру я хватился денег, было уже поздно. Как я ни старался, квартиру, в которой я провел ночь, мне разыскать не удалось. Женщину эту я тоже больше не встречал.
— Так что подтвердить ваш рассказ некому, — на всякий случай попридержал я его расходившееся воображение.
— Вы мне не верите, — горестно сказал Соколов. — А зачем, собственно, мне вам врать? Теперь-то я уж все скажу. Сумма денег, как я уже говорил вам, была большая, а для меня так просто огромная. И ее нужно было отдавать. На моей работе такие деньги не заработаешь, и я вынужден был изыскивать всякие дополнительные возможности. Вот и в этот приезд в Таллин я привез с собой для продажи много блоков импортных сигарет, которые удалось достать в Москве. Понимаю, что занимаюсь делами, за которые могут посадить в тюрьму, и понимал это раньше, но ничего другого, к сожалению, придумать не смог. Ко всему прочему, если бы жена узнала, как я потерял деньги, это было бы для меня катастрофой. Ну, а сегодня утром, придя на работу в Таллине, я узнал от одного из инженеров, что вчера в ресторане он видел меня с человеком, которого за день до этого встретил с сотрудницей таллиннской милиции. Фамилию этого инженера я вам скажу. Можете меня проверить. Легко себе представить, как я перепугался. Ведь если знакомый инженер не ошибся, ко мне в номер гостиницы специально подселили человека, связанного с милицией.
Надеяться на случайное совпадение обстоятельств было бы наивно. И тогда я побежал. Впрочем, всерьез скрываться я, конечно, не собирался. Сами понимаете, уж если бы я и решил «удариться в бега», я полетел бы не в Москву, а куда-нибудь в Сибирь. И вы, конечно, наверное, мне не поверите, но в самолете я принял решение сам явиться в милицию в Калинине и чистосердечно во всем признаться.
— В чем во всем? — спросил я, как бы продолжая его слова. — В спекуляции сигаретами или еще какими-нибудь товарами?
Соколов надолго замолчал. С ним в этот момент происходило то, что происходит в подобных ситуациях в любом задержанным правонарушителем, не знающим, насколько осведомлен в его делах ведущий допрос следователь. Можно было легко представить себе ход мыслей снабженца-спекулянта.
Торговля дубленками и мотоциклами посерьезнее спекуляции сигаретами. За такие дела маленьким сроком не отделаешься. И чистосердечное признание было бы, конечно, совсем не вредно, но если следователь ничего о калининских делах не знает — а почему он, собственно, должен знать? — то такое признание было бы чистейшим идиотизмом. Но если он все-таки что-то знает, то не меньшим идиотизмом было бы молчать и запираться. Так что же все-таки делать — признаваться или не признаваться?! В результате Соколов сделал попытку выйти из затруднительного положения с помощью половинчатого решения, то есть на всякий случай признаться, но вскользь, осторожно и, конечно же, не во всем.
Мало-помалу я вытянул из него и дубленки, и мотоциклы, и даже кое-что, о чем до встречи с ним не знал. Соколов не гнушался ничем, на чем можно было заработать. Считая, что пора уже переходить к вопросу, ради которого мы, собственно, все и затеяли, я собрался спросить его про братьев Джалиевых, но вдруг, как будто впервые, увидел его очки и замолчал на полуслове.
Еще разговаривая с кассиршей в Бологом, потом со старым официантом — людьми, знавшими Джалиевых, я все время ловил себя на мысли, что упускаю какое-то важное звено, какую-то деталь, которая может иметь решающее значение. Но ухватить эту деталь я никак не мог. Туманная, расплывчатая, неосознанная, она все время ускользала от меня. И только теперь, увидев очки Соколова, я понял наконец, что меня мучило все эти дни. Рядом с трупом Джалиева были найдены очки, но ведь они могли и не принадлежать ему. Правда, Джалиев тоже пользовался очками, об этом мне сказали все, кто знал его, и в частности брат. Но он часто снимал их во время еды, во время чтения, как это делают близорукие люди. Очки же, найденные нами на месте преступления, были плюсовыми, они принадлежали дальнозоркому человеку. Но если эти очки не были очками убитого, значит, они были очками убийцы.
Этот несложный и в общем-то напрашивающийся вывод окончательно созрел в моем мозгу только тогда, когда я увидел или, вернее, обратил внимание на очки Соколова. Они были новые, совершенно новые, с белыми чистыми просветами между стеклами и оправой, как будто владелец приобрел их вчера, ну в крайнем случае неделю назад.
Арестованный за спекуляцию Соколов содержался в Калинине в следственном изоляторе. Я так и не спросил его тогда, в аэропорту, о Джалиеве. Сейчас им занимался следователь калининской милиции. Размеренно, не торопясь, он выяснял стоимость и наименования купленных Соколовым, а потом проданных им же товаров, устанавливал пути и способы реализации предметов спекуляции, определял размеры барыша.
Мы тоже не теряли времени. При всей общественной опасности, которую представляет для общества спекулянт, его нельзя ставить на одну доску с убийцей. Раскрытие тяжких уголовных преступлений — первоочередная задача сотрудников милиции. Однако мое внутреннее убеждение в том, что именно Соколов убил Джалиева никакого интереса для суда и прокурора не представляло. Оно нуждалось в безусловных доказательствах. Для того чтобы убить Джалиева, Соколов должен был выехать из Таллина в Ленинград и вернуться обратно. Между тем алиби Соколова опровергнуть нам не удалось. Вот только очки… Найденные на месте преступления очки, как выяснилось, Джалиеву не принадлежали. Он был близоруким. Конечно, это следовало проверить сразу же. Увы, именно я допустил серьезную ошибку, не сделав этого вовремя. Теперь же я показал их сослуживцам и жене Соколова, и они в один голос подтвердили, что это его очки. Сам же Соколов, когда я предъявил их ему, долго вертел очки в руках, потом водрузил их на нос и очень спокойно сказал:
— Не знаю, может быть, и мои. Мне они подходят.
— А вот ваша жена и сослуживцы утверждают, что не может быть, а абсолютно точно, очки ваши.