— Ба, да это старый знакомый мой — Ивашка, цирюльников ученик! — Гневно оглянулся. — Сдурели, что ль? Детей стали вешать. Кто сие удумал?
Иван Трубецкой доложил:
— Это и есть воришка, похитивший часы ваши, Государь! Как вы приказывали, мы его повесили. А за какое место вешать, то указано не было.
Мальчишка начал громко плакать. Пётр нахмурился. Ему неприятно было зреть ребёнка на виселице. Пётр спросил у Ивашки:
— Так это правда, что ты часы мои украл?
— Правда… — сквозь всхлипывания, натужным голосом выдавил из себя мальчишка.
— И что из тебя хорошее вырастет, коли ты сызмальства чужое тягаешь?
— Не буду больше, дяденька Пётр Алексеевич! — хрипел мальчишка. — Хочу к маменьке!..
Пётр вдруг вырвал из рук стоявшего неподалеку Емельки Свежева плетку-треххвостку и начал лупить юного воришку по оголенной спине и ягодицам, приговаривая:
— Вот тебе за воровство, вот тебе за плутовство…
— Виноват, не буду больше, виноват! — орал мальчишка.
Наконец, Пётр отшвырнул плетку и, беря дыхание, приказал:
— Снимите его!
Когда мальчишка, растопыривая руки и пошатываясь, встал на землю, Государь спросил:
— Да зачем тебе часы?
— Они мне вовсе ни к чему, мне любопытно, что внутри их тикает? Я хотел посмотреть, себе такое же сделать, а часы на место положить.
— А вышло, что воровал! На первый раз отпущу, но скажи отцу, чтоб учил тебя построже.
— У меня нет отца, он под Азовом погиб… на царской службе.
Пётр подумал, сказал:
— Коли ты такой любознательный, прикажу, чтоб на учебу отправили. Но чужого под страхом смерти никогда не бери.
В тот вечер сели за стол царедворцы и бояре — безбородые, с непривычными цыплячьими лицами. Они умирали от хохоту при виде друг друга. Так, посмеиваясь, после второй или третьей чарки вспомнили малолетнего воришку. Меньшиков сказал:
— Если бы, мин херц, следовать твоему указу, глупого мальчишку сегодня надо было жизни лишить. А двигало им, говорит де, любопытство одно, сиречь похвальное желание. Аж чернь нынче роптала: «По царскому новому указу будут теперь детей вешать!». Надо нам это?