Полещук, забравшись в пустые ковши, вычерпал из них дождевую воду, закрыл крышками. Стали пробивать летку. Но летка не давала чугуна. Илья приказал прожечь кислородом. Кислорода не было. Нужно получить со склада по специальному разрешению директора.
А печь шла полным ходом.
Привезли кислород. Осторожно, исподволь направили шуршащее пламя горелки. Но вдруг летка зафыркала. Глоба успел отскочить с горелкой.
Клокочущая жижа выбилась из летки.
Чугун тек с журчанием, бело-оранжевого цвета.
Высокий, светловолосый помощник горнового с грязным, захватанным руками носом и золотистыми распушенными усами, секунду тому назад осторожно, брезгливо вытянутыми двумя пальцами, уберегая усы, докуривавший цигарку, теперь, прикрывая лицо защитно согнутой рукой, разгребал железным шестом чугунную гущу, давая ход, одновременно сбивая ногами листы железа, прикрывавшие от дождя канаву.
Нестерпимая жара сушила его лицо. Казалось, еще немного — и его белокурые пышные усы сморщатся, запахнет паленым, и лицо осветится желтыми веточками горящих усов. Но он отскакивал и, скаля зубы, приложив руки ко рту, кричал:
— Пошел!
Полещук принял во второй ковш чугун. Ковш быстро наполнялся.
Илья подошел к нему, поздоровался и спросил, почему мало посуды.
Полещук сказал:
— По теории на семьдесят тонн.
— А на самом деле?
— Двадцать.
Илья посмотрел на Полещука и сказал тихо, серьезно:
— Отцепляй паровоз, давай вези еще посуды.
Полещук шепотом сказал:
— Больше нет посуды.
Илья как-то чрезмерно спокойно, медленно подошел к горновому и коротко бросил:
— Забить летку. Посуды нет.
Забить летку с ходу — это почти безнадежно.
Глоба, наклонившись над пушкой, поспешно забивал комья глины.