15. Быстро отплыв, мы прошли мимо страны горящей, заполненной благовониями; огромные огненные потоки стекают с нее в море. Из-за жары сойти на берег было невозможно.
16. Но и оттуда, испугавшись, мы быстро отплыли. Проведя в пути четыре дня, ночью мы увидели землю, заполненную огнем; в середине же был некий огромный костер, достигавший, казалось, звезд. Днем оказалось, что это большая гора, называемая Колесницей Богов (θεών όχημα).
17. Плывя оттуда три дня мимо горящих потоков, мы прибыли в залив, называемый Южным Рогом (Νότου Κέρας).
18. В глубине залива есть остров, похожий на первый, имеющий бухту; в ней находится другой остров, населенный дикими людьми. Очень много было женщин, тело которых поросло шерстью; переводчики называли их гориллами. Преследуя, мы не смогли захватить мужчин, все они убежали, карабкаясь по кручам и защищаясь камнями; трех же женщин <мы захватили>; они кусали и царапали тех, кто их вел, и не хотели идти за ними. Однако, убив, мы освежевали их, и шкуры доставили в Карфаген. Ибо дальше мы не плавали, так как пища у нас кончилась.
Дошедший до нас текст так называемого Перипла Ганнона заметно отличается от обычных для греческой литературы памятников подобного рода, которые, как правило, представляют собой перечень тех географических точек, рек, городов, которые могут встретиться мореплавателю на пути, с указанием точных расстояний между ними. Особенно характерен в этом отношении Перипл Псевдо-Скилака (середина IV в.), который тщательно избегает каких-либо художественных описаний, могущих оживить повествование.
В Перипле Ганнона иногда приводятся точные расстояния между отдельными пунктами (§2, 5, 8), но в то же время в ряде случаев расстояние не указывается совершенно (так, в § 3 не отмечено расстояние от Фимиатириона до мыса Солунт, в §6 —от пяти колоний до реки Ликса, в §9-10 — от озера, в которое впадает река Хретис, до реки, наполненной крокодилами и гиппопотамами; ср. также § 13). В некоторых случаях географические указания Перипла отличаются совершенно необычной неопределенностью (§8 —τίνος κόλπου, §9 —δια τίνος ποταμού μεγάλου διαπλεύσαντες). Но в то же время в §8 мы находим попытку точного определения местоположения острова Керна относительно Карфагена.
Наконец, для Перипла Ганнона характерно стремление к беллетризации повествования, введению художественных деталей, явно рассчитанных на потрясение воображения читателя (ср. в особенности §13-18), так что порой отчет пунийского флотоводца напоминает авантюрный роман. Как полагает Ж. Жермен, некоторые параграфы Перипла совпадают с отдельными отрывками из «Ливийского логоса» Геродота. В качестве примера автор сравнивает § 7 Перипла и сообщение Геродота (IV, 174). В первом отрывке мы читаем: τούτων δέ καθύπερΦεν Αιθίοπες ώκουν άξενοι, γην νεμόμενοι θηριώδη, тогда как во втором отрывке о гарамантах сообщается следующее: τούτων δέ κατύπερΰε πρός νότον άνεμον έν τη θηριώδει οίκέουσι. Можно было бы предполагать, что в данном случае имеет место совпадение, но можно отметить некоторые более явные черты сходства между Периплом и повествованием Геродота. Как и у Геродота, в Перипле явно чувствуется стремление к описанию «удивительных» явлений. Уделяя несколько строк беглому перечислению колоний и краткому рассказу о тех народах, с которыми путешественникам пришлось столкнуться, автор сосредоточивает главное внимание читателя на таинственных, необычайных явлениях, вроде извержения вулкана, таинственных звуков и т. д. Но в некоторых случаях автор как будто пренебрегает возможностью дать художественно-яркое описание, ограничиваясь краткими упоминаниями (ср. §2, 5, 10, 12). Обращает на себя внимание, что, как уже это отмечалось, большинство географических наименований в Перипле, в том числе и названия городов, основанных Ганионом, имеют греческую этимологию. Этот факт сам по себе не свидетельствует об исторической недостоверности памятника: известно, в частности, что даже города, достоверно основанные этрусками, имели наименования с греческой этимологией. Поэтому не исключено, что грецизация географических наименований была произведена при переводе пунийского оригинала на греческий язык. Очень интересно в этой связи отметить, что, не поняв этимологии одного из названий, греки приняли его за слово Καρικός — «карийский», происходящее от имени хорошо им известного народа, который, однако, на атлантическом побережье Африки не засвидетельствован. Наконец, показательно, что первый параграф Перипла повествует о Ганноне в третьем лице, тогда как начиная со второго параграфа повествование ведется в первом лице множественного числа от имени Ганнона и его товарищей, что, быть может, свидетельствует о наличии пропуска в дошедшем до нас тексте. Примечательно, что в нашем тексте отсутствует рассказ о плавании Ганнона до Геракловых Столпов.
Таким образом, в Перипле нашли свое выражение две разнородные тенденции— тенденция к точности и тенденция к нарочитой неопределенности и неясности, тенденция к простоте и непритязательности изложения и тенденция к художественности изображения, вплоть до подражания признанным образцам прозы. Все сказанное позволяет прийти к выводу, что в дошедшем до нас тексте отражены две редакции — исходная, представляющая собой выдержанный в обычном стиле отчет о плавании экспедиции Ганнона, сомневаться в реальности которой, как нам кажется, нет оснований (ср.: Herod., IV, 196), и вторичная, литературно-художественная обработка для широкой публики. Упоминание города Карийская Стена у Эфора и некоторые совпадения в изложении Перипла Ганнона и Перипла Псевдо-Скилака позволяют предполагать, что сведения об атлантическом побережье Африки в греческую литературу проникли, во всяком случае, до середины IV в. Поскольку карфагеняне старались не допускать своих конкурентов за Геракловы Столпы, наиболее вероятно, что сведения об этом районе греческие историки и географы могли получить только из карфагенских источников. Из сказанного следует, что Перипл Ганнона был переведен на греческий язык задолго до указанной выше даты. Видимо, в дальнейшем Перипл подвергся литературно-художественной обработке, в результате которой появился текст ныне существующего памятника. Интересно, что, судя по рассказу Плиния, в древности существовала версия, согласно которой Ганнон должен был в своем плавании достичь Аравии (Plin, Nat. hist., V, 8). Эта версия, однако, в тексте разбираемого памятника никакого отражения не нашла; видимо, ее следует признать плодом творчества поздних комментаторов. У Арриана (Ind., XLIII, 11, 12) сохранилось упоминание о том, что Ганнон плыл по направлению к востоку в течение 35 дней. Этому не предшествует какое-либо указание о плавании карфагенского флотоводца в южном направлении, так что у читателя складывается впечатление, будто Ганнон, выйдя в Атлантический океан, тотчас же повернул на восток, что невозможно. К тому же эта деталь в дошедшем до нас тексте Перипла отсутствует, как, впрочем, и указание на нехватку у Ганнона воды, которое имеется у Арриана. При всех предполагаемых отступлениях дошедшей до нас редакции от первоначального оригинала представляется маловероятным, чтобы такие детали, существенные как с точки зрения развития сюжета, так и с точки зрения художественной, могли быть опущены. Исходя из сказанного, можно, как нам кажется, утверждать, что Арриан пользовался сведениями, почерпнутыми из источников, не восходящих непосредственно к Периплу Ганнона и недостаточно достоверных. Не случайно и сам Ганнон назван в данном тексте ливийцем, что совершенно не соответствует действительности. Возможно, к первому варианту Перипла восходят некоторые названия местностей, отличающиеся от соответствующих названий приведенного нами текста.
В литературе неоднократно делались попытки идентификации отдельных пунктов, упомянутых в Перипле Ганнона. Так, К.Т.Фишер предложил следующую схему маршрута пунийского флотоводца. Фимиатирион он локализует в Мехедии, Солунт отождествляет с мысом Кантен, Карийскую Стену — с Могадором, Гитт — с мысом Туфельне, Акру — с Агадир-н-Ириром, Мелитту — с устьем реки Меса, Арам-бис — с Асакой (устье вади Нун). Большую реку Ликс он сопоставляет с вади Драа, остров Керна локализует в устье реки Сегиет эль-Хамра. Река Хретис, по его мнению, является притоком последней и тождественна с рекой эль-Дила. Гору Колесница Богов он отождествляет с горой Какулима, Южный Рог — с мысом Пальмас, а Западный Рог — с Зеленым Мысом. Согласно другому варианту, предложенному Штренгером, Южный Рог локализуется у мыса Сьерра-Леоне, а Западный Рог — в районе островов Бисрагос. Наконец, Р. Генниг отождествлял Колесницу Богов с горой Камерун, а река Хрета, по мнению ряда исследователей, должна быть отождествлена с Сенегалом.
Все указанные выше локализации приходится признать в большей или меньшей степени гипотетическими, тем более что источник не позволяет установить, каково происхождение таких названий, как Колесница Богов, Западный Рог, Южный Рог. Согласно данным, полученным П. Сэнта в ходе произведенной им археологической разведки атлантического побережья Марокко, пока бесспорно установлено присутствие карфагенян только на мысе Кантен, где найдено классическое пуний-ское погребение начала IV в., и в Могадоре, где обнаружены блестящая красная керамика, характерная для Карфагена VI в., и пунийская бронза. Из керамических изделий должны быть отмечены фрагменты одноручной вазы с крышкой, подобной карфагенским вазам VI в., и плоские тарелки, также изготовленные по карфагенским образцам. Из бронзовых изделий, назначение которых П. Сэнта удалось определить, он выделяет крючки и фибулы, сходные с соответствующими карфагенскими изделиями VI в. Наконец, среди керамических обломков в Могадоре найдены пунийкие граффити, два из которых представляют собой рисунок —вероятно, марку мастерской: и "Р, а другие читаются следующим образом: №1 — 'nz', №3 — 'smn, №4 —ytn, №5 —mhys, №6 — 1, №7 —dbzr, №8 — 'b, №9 —wsqy, №10 —stn.
Можно утверждать, что эти надписи представляют собой имена или части их; под № 3 и 4 имена, несомненно, пунийского происхождения, тогда как происхождение остальных не вполне ясно.
Таким образом, имеются некоторые основания думать, что пунийское поселение в Могадоре возникло в VI в., а возможно, и в VII в. Архаическая керамика, найденная здесь в слое IIIв., относится к тому времени, когда она исчезла в самом Карфагене. Это может быть не только объяснено влиянием финикийско-пунийских поселений Испании, но и понято как своеобразная черта развития местной керамики.
Из сказанного следует, что Перипл, в той его части, которая касается основания колонии на атлантическом побережье Марокко, отражает реальные исторические факты. Представляется весьма вероятным, что карфагенское правительство могло отправить специальную экспедицию в 30 тысяч человек для основания колоний. Перипл Псевдо-Скилака (Per. Ps.-Scyl., 112) сообщает, опираясь на источники, не учтенные, видимо, при вторичном редактировании текста, что остров Керна использовался как база финикийской торговли с эфиопами.
Совершил ли Ганнон плавание к югу от острова Керна, или эта часть Перипла (§ 9-18) целиком является плодом творчества неизвестного редактора, при нынешнем состоянии источников определить невозможно.
Установить точную дату экспедиции Ганнона также пока не представляется возможным. Указания Плиния (Nat. hist., V, 8: Punicis rebus florentissimis; II, 169: Carthaginis potentia florente) слишком неопределенны; они не дают возможности ни связать эту дату с битвой при Гимере, поскольку она, хотя и приостановила наступление Карфагена в Сицилии, все же не подорвала его морского могущества, ни датировать плавание Магона серединой V в., поскольку тождество Ганнона-флотоводца с Ганноном Магонидом (Iust., XIX, 2, 1) не может быть доказано. Попытки связать некоторые сообщения Геродота (IV, 195-196) с экспедицией Ганнона также не оправданы, так как предположение о том, что Геродот, рассказывая об острове Киравнис, имел в виду остров Керну, недоказуемо, а рассказ его о торговле карфагенян на атлантическом побережье Африки не обнаруживает каких-либо связей с плаванием Ганнона. Приведенный выше археологический материал позволяет приурочить экспедицию Ганнона и основание пунийских поселений на атлантическом побережье Африки предположительно к VII-VI вв. до н.э.
В нашем распоряжении имеются лишь отрывочные сведения о тех этнических группах, с которыми карфагеняне столкнулись в этом районе. У Геродота (IV, 196), в частности, читаем: «Рассказывают также следующее карфагеняне, что есть страна в Ливии и люди, живущие за Геракловыми Столпами. Когда они к ним прибывают и выгружают товары, располагая их в ряд вдоль берега, то, взойдя на корабль, зажигают костер; туземцы же, увидев костер, приходят к морю и затем против товаров кладут золото и уходят далеко от товаров. Карфагеняне же, сойдя, смотрят и, если им покажется, что количество золота соответствует товарам, погрузив, удаляются, а если покажется, что не соответствует, они, взойдя снова на корабли, остаются; те же, придя, кладут еще золото в том количестве, которое запрашивается. И не обманывают друг друга. Ведь они не касаются золота прежде, чем, по их мнению, оно не уравняется по ценности с товарами; те же не касаются товаров прежде, чем они не возьмут золота». К сожалению, Геродот не указывает точно, где находилась эта местность — χώρον, в связи с чем мы лишены возможности определить, где велась такая торговля. Заметим только, что источник ясно говорит о систематичности, многократности плаваний. Думается, что подобный метод ведения торговли мог практиковаться там, где отсутствовали пунийские поселения, и, следовательно, рассказ Геродота свидетельствует о дальнейшей экспансии карфагенян на юг уже после основания колонии.
Тот способ обмена, который практиковали карфагеняне, судя по рассказу Геродота, представлял собой непосредственный обмен по известной формуле: x товара А = y товара В, где золото выступало как один из членов этой формулы. Можно полагать, что, поскольку экспедиции карфагенян носили регулярный характер, количественное соотношение обеих частей формулы было уже фиксировано обычаем. В этой связи следует подчеркнуть замечание Геродота, что «они не обманывают друг друга». Сама форма обмена, поражающая своей архаичностью, известна многим первобытным народам и на берегах Нигера велась едва ли не в конце XVIII в. Не подлежит сомнению, что в данном случае оба торговых контрагента выступали как некий общественный организм: первобытная община, с одной стороны, и объединение купцов — с другой. Совершенно очевидно, что в той зоне, где карфагеняне вели свою торговлю, общество находилось на очень низкой ступени общественного развития.
По-видимому, одновременно с колонизацией атлантического побережья Африки карфагеняне начали предпринимать попытки проникновения в глубь океана. Так, в частности, ими были колонизованы Канарские острова. Однако вопрос о том, насколько далеко заходили пунийцы в океан, в течение длительного времени был объектом дискуссий и не может считаться решенным до настоящего времени. Единственным письменным свидетельством об открытии карфагенянами каких-то островов в океане является рассказ Псевдо-Аристотеля (De mirab. ausc, 84), который указывал, что на расстоянии многих дней пути за Столпами Геракла карфагенянами был открыт поросший лесом остров, обладавший судоходными реками и отличавшийся значительным плодородием. Согласно этому рассказу, на острове возникло пунийское поселение, однако карфагенские власти запретили плавание к этим островам, чтобы там не возникло слишком значительное население. Ст. Гзелль высказал предположение, что это предание восходит к Тимею, и ставил его в связь с восходящим к последнему сообщением Диодора (V, 19—20). Однако у последнего речь идет об открытии океанских островов финикиянами; карфагеняне же, согласно тексту Диодора, препятствовали этрускам совершать плавания к океанским островам.
В ноябре 1749 г., по сообщению шведского ученого Йохана Подолина, в фундаменте одного разрушенного здания на острове Корво (Азорские острова) был найден поврежденный глиняный сосуд с монетами, часть которых была роздана местным жителям и затерялась, а часть была направлена в Лиссабон, откуда затем они были переданы в Мадрид к известному тогда нумизмату патеру Флоресу. В кладе имелись две пунийские золотые монеты, 5 пунийских медных монет и 2 кипрские золотые монеты.
Нам представляется невозможным подвергать сомнению рассказ Подолина и объявлять его сведения недостоверными. Почти все опубликованные монеты имеют изображения, характерные для пунийских монет IV—III вв., — стоящего коня, коня с повернутой головой, головы коня и (на реверсе) головы «Персефоны» (может быть, Тиннит?); на некоторых монетах изображены пальмы. К сожалению, легенда — явно греческая (К...Т, IA) — имеется только на одной монете. Во всяком случае те исследователи, которые считают, что эти монеты свидетельствуют о пребывании, по крайней мере кратковременном, карфагенян на острове Корво, высказывают наиболее правдоподобное предположение.
В какой связи стоит эта находка с материалами письменной традиции, не вполне ясно. Конечно, ни Диодор, ни Псевдо-Аристотель (а вернее, их источники) не могли иметь в виду Канарские острова, поскольку последние расположены в непосредственной близости от берегов Африки, а самый восточный из них, остров Фуэртевентура, ясно виден с африканского мыса Джуба. Возможно, что Диодор имел в виду остров Мадейра, тогда как источники Псевдо-Аристотеля — Азорские острова.
Если верить сообщениям последнего, колония на Азорских островах была организована без ведома государственных органов либо против их воли частными лицами. Запрет плавания к Азорским островам должен был, видимо, ликвидировать этот опасный прецедент, когда колония оказывалась вне юрисдикции карфагенского сената. К тому же Азорские острова лежали в стороне от торговых путей и не представляли для пунийцев в этом отношении сколько-нибудь серьезного интереса. Запрет плавания к Азорским островам соблюдался настолько тщательно, что путь к ним впоследствии был забыт. Слабый отзвук предания о них мы находим в фантастических рассказах об «островах блаженных», расположенных в глубине Атлантического океана (Plut., Sert., 8).