Светлой памяти Сергея Ивановича Ковалева
При изучении отдельных рабовладельческих государств Средиземноморского бассейна нельзя не отметить, что одной из форм их экономической и политической экспансии было основание колоний. Так, известно, что шумерийские и аккадские государства Южного Двуречья организовали для обеспечения своей торговли в верховьях Тигра и Евфрата ряд торговых колоний и факторий, на базе которых впоследствии выросли такие крупные центры, как Мари в долине Евфрата и Ашшур на Тигре. В свою очередь Ашшур также основал ряд торговых колоний; из них наиболее известны находившиеся в Малой Азии Канес, Бурушханда, Дурхумит, а за ее пределами — Уршу (впоследствии Эдесса, совр. Урфа). В Библии имеется указание на то, что иудейский царь Иосафат построил на границе своего государства несколько крепостей, где, вероятно, хранились запасы продовольствия для нужд войска; в тексте употреблен термин 'are miskenot, т.е. «города-кладовые» (II Chr., XVII, 12). Предполагают, что источник, к которому восходит сообщение хрониста, имел в виду недавно открытые поселения на границе Иудеи и Моава — города Миддин (совр. Хирбет Абу Табак), Пибшан (совр. Хирбет эль-Макари), Секака (совр. Хирбет эс-Самра) и Ир Гаммелах (совр. Хирбет Кумран). Археологически основание этих поселений датируется IX в. до н. э. Весьма вероятно, что постройка городов-крепостей сопровождалась переселением в указанный район безземельных крестьян и раздачей им земельных наделов. Таким образом, даже сравнительно слабые и отсталые земледельческие государства оказывались вынужденными создавать колонии как за своими пределами, так и на не освоенных территориях внутри страны. В различных районах Средиземноморского бассейна основывали свои колонии финикияне. Позднее карфагеняне основывали города на побережье Северной Африки, в южной Испании, в Сардинии и за Гибралтаром, на берегах Атлантического океана. В VIII-VII вв. греческие полисы создавали свои колонии в Северной Африке, Сицилии, Южной Италии, Лигурии, на Пиренейском полуострове и на побережье Черного моря. Обширные территории Северной и Центральной Италии были колонизованы этрусками. Наконец, римляне в различные периоды истории организовывали колонии на всем пространстве своего постоянно возраставшего государства. Все эти факты показывают, что перед нами не случайные, единичные явления, а закономерный процесс.
Между тем в советской исторической науке еще не поставлена в целом проблема основных закономерностей колонизационного движения, главным образом по причине недостаточной изученности истории основания колоний в отдельных областях Средиземноморского бассейна. Лучше всего изучена греческая колонизация VIII— VI вв. — освоение греками Северного и Западного Причерноморья Пиренейского полуострова, Сицилии и Кирены. В трудах С.Я.Лурье и К.М.Колобовой были поставлены и некоторые общие вопросы истории греческой колонизации. Основные выводы, к которым пришла советская историческая наука в процессе изучения указанного вопроса, могут быть сформулированы следующим образом. Причину колонизационного движения греков следует искать не в «перенаселении» эллинских городов как таковом, а в конкретных условиях их экономической и политической жизни в данный период. Рост частнособственнических отношений в греческих полисах и обезземеливание крестьянства, рост ремесла и торговли и необходимость освоения рынков за пределами данного полиса и самой Греции, развитие рабовладения на основе эксплуатации привозных рабов-чужеземцев при одновременной ликвидации рабства-должничества — таковы были первые предпосылки колонизации. Необходимость ввоза рабов, хлеба, сырья, поиски рынков для ремесленной продукции, а также для сельскохозяйственных товаров (вино, оливковое масло и т.д.) способствовали установлению прочных торговых связей Греции с различными областями Средиземноморья. Из сказанного становится понятным, почему греческие колонии возникали на трассах древнейших, преимущественно морских, торговых путей, а основанию колоний предшествовал длительный период доколонизационных связей, период освоения греками средиземноморских и черноморских торговых путей и рынков.
Основанные греками колонии должны были обеспечить им господство на торговых путях, преодолев сопротивление возможных противников. Кроме того, важной проблемой, стоявшей перед греческими полисами, была необходимость ликвидировать малоземелье и обезземеливание крестьянства, иными словами, уничтожить почву для возникновения социальных конфликтов внутри греческих городов, чем объясняется привлечение к основанию колоний земледельческого населения. Но эта цель так никогда и не была достигнута. На развитие колонизационного движения существенное влияние оказывала социальная борьба внутри греческих полисов. Часто колонии основывались группировками, потерпевшими поражение в ходе этой борьбы. Однако, как показывает пример Акраганта, направление колонизационного движения обычно соответствовало торговым интересам данного полиса. Наконец, чрезвычайно важный вывод советской исторической науки заключается в том, что греческие колонии, будучи в значительной степени зависимыми от местного населения, возникали только тогда, когда местное население колонизируемой территории достигало достаточно высокого уровня общественного развития, при котором мог осуществляться взаимный обмен. Из этого, разумеется, не следует, что, чем выше уровень развития соответствующего общества, тем благоприятнее условия для колонизации данного района. Пример финикийской торговой экспансии в Эгейский бассейн показывает, что когда в данном районе уже сложилось классовое общество, развилось товарное производство и возникло государство, колонизация этой территории извне оказалась затрудненной.
Одним из наиболее темных моментов в истории колонизационного движения является финикийская колонизация Западного Средиземноморья. В советской исторической науке исследовались лишь отдельные, частные проблемы этой темы: финикийская колонизация Пиренейского полуострова, финикийская колонизация Эгеиды и Сицилии. Краткий очерк истории финикийской колонизации имеется в изданной Институтом истории АН СССР «Всемирной истории», а также в неопубликованной диссертации М. Л. Гельцера. Одна из задач настоящей работы—исследовать процесс финикийской колонизации Западного Средиземноморья и определить его наиболее характерные черты.
Настоящее исследование посвящено также ранней истории Карфагена. На базе финикийских колоний в Западном Средиземноморье в VIII-V вв. до н. э. сложилась Карфагенская рабовладельческая держава, на протяжении сотен лет бывшая крупнейшим государством в этом районе — «соперницей римской власти» (aemula imperi Romani), по точному определению Саллюстия (Bell. Catil., X, 1).
В советской литературе проблеме становления Карфагенской державы были посвящены работы Н. Я. Марра и Н. А. Машкина. По своему качеству эти работы далеко не равноценны. Труд Н. Я. Марра представляет собой фантастическую в своей основе попытку доказать, что Карфаген существовал еще до появления финикиян на территории Северной Африки. Лингвистические параллели с этнонимикой и топонимикой Кавказа, которые привлек Н. Я. Марр в обоснование своего тезиса, произвольны и не обнаруживают каких-либо закономерных фонетических соответствий с североафриканским материалом. Кроме того, точка зрения Н. Я. Марра противоречит единодушным показаниям античной традиции и наличному археологическому материалу. Статья же Н. А. Машкина представляет собой краткую сводку тех выводов, к которым пришла зарубежная карфагенистика первой трети XX столетия. Вполне естественно, что она в значительной степени уже устарела. К тому же целый ряд важных документов и археологических материалов остался вне сферы внимания Н. А. Машкина.
В истории Карфагенской державы можно отчетливо выделить три периода:
1) период становления Карфагенской державы (XI —середина V в. до нэ.);
2) период расцвета Карфагенской державы (середина V — середина III в. до н. э.);
3) период Пунических войн (середина III —середина II в. до н.э.). Настоящая работа посвящена первому, наименее изученному периоду истории
Карфагена, когда формировались черты, характерные для Пунийской державы в период ее расцвета, — господство крупнорабовладельческого производства в ремесле и в сельском хозяйстве, а также система эксплуатации свободных мелких производителей.
Для Карфагена, как и для некоторых иных государств древнего мира, выросших из старинных колоний, характерен исключительно быстрый темп развития. Отмечая этот факт, К. Маркс и Ф. Энгельс объясняли его тем, что основатели таких колоний являлись, как правило, носителями более передового производства. Это обстоятельство делает изучение истории Карфагена, в особенности раннего периода его истории, чрезвычайно важным и интересным.
Каких-либо оригинальных памятников карфагенской литературы до наших дней не сохранилось, хотя она была, вероятно, значительна и разнообразна как по жанрам, так и по своему содержанию. Эпиграфические материалы чрезвычайно скудны и в некоторых случаях не позволяют сделать бесспорных выводов. Археологические памятники раннего периода в большинстве колонизованных финикиянами пунктов пока не обнаружены. Поэтому основным источником в нашей работе являются отрывочные свидетельства античной традиции. Античных историков финикияне и пунийцы интересовали лишь постольку, поскольку они входили в соприкосновение с греко-римским миром. Поэтому «внутренняя» история Карфагена лишь благодаря случайным упоминаниям находила свое отражение в их произведениях. Исключение в этом отношении составляют труды Помпея Трога (в переложении Юстина), специально изучавшего origines различных народов и государств, а также «Политика» Аристотеля, который уделил специальную главу описанию современного ему государственного строя Карфагена. Для Аристотеля государственный строй Карфагена был до известной степени образцом «правильного» государственного строя, при котором ликвидированы социальные конфликты. В условиях беспокойного IV в. до н. э. эта проблема была для греческих полисов чрезвычайно актуальной. Но отрывок из труда Аристотеля дает возможность лишь для некоторых ретроспективных умозаключений. Эпитома же Юстина слишком кратка и не содержит многих важных подробностей. Краткость, отрывочность и подчас случайность сведений по ранней истории Карфагена весьма затрудняют ее изучение.
В истории финикийской колонизации Западного Средиземноморья ведущая роль принадлежала Тиру, бывшему в конце II тысячелетия до н. э. гегемоном среди финикийских городов-государств. Ни об основании Тира, ни о его ранней истории сколько-нибудь подробными сведениями мы не располагаем. Согласно тем источникам, которые мог использовать Помпей Трог (вероятнее всего, одна из не дошедших до нас «Историй финикиян»), Тир был основан сидонянами за год до гибели Трои, причем легенда подчеркивает, что именно Сидон был древнейшим городом Финикии (Iust., XVIII, 3,1-5). Традиция об основании Тира сидонянами нашла отражение и в иудейско-израильской литературе. Так, у Исайи (XXII, 12) Тир именуется «дочерью Сидона» (bat sidön; в ханаанейских языках имена городов женского рода). Однако это предание следует признать недостоверным. Тир, как известно, играл значительную роль в истории Сирии и Палестины уже в середине II тысячелетия до н.э., в период эль-амарнской переписки. Таким образом, хронологическое сопоставление времени основания Тира с датой гибели Трои можно целиком отнести за счет творчества греческих (или эллинизованных) историков, тем более что они целый ряд событий, относившихся к глубокой, «незапамятной» древности, обычно датировали временем падения Трои.
В современной историографии высказывалось предположение, что Тир был разрушен «народами моря», а затем восстановлен сидонянами; традиция Помпея Трога, по мысли приверженцев этой точки зрения, отражает вторичное основание города. Однако эти соображения не согласуются с показаниями других источников. В самом деле, если бы имело место повторное основание Тира сидонянами, оно должно было бы найти свое отражение в местном летосчислении. Трудно было бы ожидать, чтобы новые поселенцы восприняли традиции предшествовавшего им населения, тем более опасного соперника предполагаемого основателя города. Между тем, как следует из сообщения Геродота (II, 44), в Тире велось непрерывное летосчисление от момента основания города. Жрецы местного храма Мелькарта датировали его временем за 2300 лет до того момента, как Геродот посетил Тир.
Можно предполагать, что предание, дошедшее до нас в кратком изложении Юстина, возникло в период борьбы Сидона и Тира за первенство и представляло собой попытку Сидона обосновать свои притязания на господство над Финикией, и в частности над Тиром. Примечательно, что не только Юстин (XVIII, 3, 3-4) считал Сидон древнейшим городом Финикии, но и в Библии, т. е. в источнике, от античной традиции не зависимом, в известной «Таблице народов» (Gen., X, 15), Сидон назван первородным сыном Ханаана (bekörö).
Иные сведения об основании Тира мы находим у Геродота, посетившего Тир и беседовавшего со жрецами храма Мелькарта. Общеизвестная добросовестность Геродота в передаче всего им лично виденного и слышанного не позволяет усомниться в том, что и в данном случае он точно воспроизвел все услышанное им от жрецов храма Мелькарта. «Они сказали, — писал Геродот (II, 44), — что одновременно с основанием Тира был основан и храм, а с того времени, когда они основали Тир, прошло две тысячи триста лет». Иначе говоря, согласно сведениям, полученным Геродотом, основание Тира следует датировать XXVIII в. до н. э. Однако достоверность рассказа Геродота еще не позволяет решить утвердительно вопрос о достоверности тирской жреческой традиции как таковой. Наиболее вероятно, что Геродоту была сообщена исходная дата тирской эры, «высчитанная» жрецами местного бога «от основания города». Пример Рима достаточно красноречиво показывает, что исходная дата такой эры и время появления в данной местности первых поселений могут и не совпадать. Несомненным можно признать только то, что уже в начале III тысячелетия до н. э. финикияне жили на восточном побережье Средиземного моря и что Тир наряду с Библом был одним из древнейших финикийских поселений в этом районе.
Судя по тому, что Тир занимал островное положение, основным занятием населения здесь первоначально было рыболовство. Не случайно египетский источник еще во времена Рамзеса II отмечал обилие в этом городе рыбы (Pap. Anast., I, 21).
Удобное географическое и стратегическое положение Тира, как великолепной гавани и неприступной крепости, позволило ему рано стать крупным торговым и ремесленным центром Финикии. Судя по тому, что в период эль-Амарны Тир занимал проегипетскую позицию, можно утверждать, что к середине II тысячелетия до н. э. он имел прочные торговые связи с Египтом. Как показывают данные архивов Мари, уже в первой половине II тысячелетия до н. э. Тир имел торговые связи и с Месопотамией (ARM, III, 44, 9).
Значение Тира в ближневосточной и средиземноморской торговле особенно возросло к концу II тысячелетия. Он стал признанным поставщиком ливанского кедра. Царь Тира Хирам поставлял израильско-иудейскому царю Давиду кедр для постройки царского дворца (II Sam., V, 11). Преемник Давида, Соломон, приобрел у Хирама для постройки в Иерусалиме храма Йахве ливанский кедр и кипарис (I Reg., V, 15-26). Представляют интерес некоторые детали этого соглашения. В обмен на поставку Тиром высокоценной древесины израильско-иудейский царь обязался ежегодно поставлять своему контрагенту 20 тысяч кор пшеницы и 20 тысяч кор высококачественного оливкового масла. Пользовались доброй славой и тирские ремесленники. Дом для Давида в Иерусалиме строили тирийцы — плотники и каменотесы (II Sam., V, 11), на постройке Иерусалимского храма работал искусный тирский медник (I Reg., VII, 13 сл.). К концу II тысячелетия Тир имел уже прочные торговые связи и с легендарными странами Таршиш (Тартесс, южное побережье Испании) и Офир (вероятно, Сомали). Можно предполагать, что в конце II тысячелетия тирийцы вели активную торговлю в Эгейском бассейне. Финикияне упоминаются в качестве торговцев в «Одиссее» (XV, 425; XIX, 287-297). О развитии финикийской торговли в древнейшей Греции сообщают также Геродот (I, 1; VI, 47; V, 58) и Фукидид (I, 8, 1).
Крупнейшим тирским экспортером был царь. Он имел свою долю не только в торговле Тира в Сирии и Палестине, но и в морской торговле города. В библейских текстах упоминаются корабли, принадлежавшие тирскому царю Хираму ('oni hiram) и иудейско-израильскому царю Соломону ('oni tarsis lammäläk — «таршишский корабль, принадлежащий царю») (I Reg., X, 11 и 22). Однако это не значит, что не было кораблей, принадлежавших другим представителям тирской знати. Интенсивное развитие торговли, приток в Тир драгоценностей и рабов способствовали накоплению богатств, углубляли пропасть между купеческо-аристократической верхушкой и народными массами.