Ночь перевалила на вторую половину и уже несла новый день, которому предстояло войти в историю как день «Д» — 6 июня 1944 года,— день открытия второго фронта.
Но Михаил не знал, что происходило в эту ночь далеко на западе. Запад его не интересовал.
Он шел на восток. Впереди была надежда.
— Не щекочет ли панские ноздри запах дыма, пан Казик?
— Нет, пан майор. Сосед немецкого философа Канта имел петуха, который будил философа очень рано. Кант хотел купить петуха и бросить в борщ, чтоб злодей не горланил на рассвете. Сосед не продавал. Тогда Кант сказал: «Господин имеет уши обыкновенные, у меня же слух метафизический»... У пана майора метафизический нюх?
— Да, пан Казик. Когда мне было столько лет, сколько вам сейчас, у меня был нюх, как у молодой гончей.
— Однако к дьяволу. Я и вправду ничего не чувствую!
— Пахнет, пан Казик. Верьте старому майору Генриху Дулькевичу, который был не только славным коммерсантом, но и не последним поклонником краковской и варшавской цыганерии, знал толк в красивых женщинах, дорогих мехах и мог оценить тончайшие в мире духи. Не оборачиваясь, я мог сказать, какая женщина вошла в комнату — Людвика Сольская, Жуля Погожельская или Ганка Ордонувна. Не спрашивая, я узнавал, какой спекулянт на плацу Наполеона торгует парфюмерией французской фирмы «Коти», а какой носит в кармане всего-навсего флакон отвратительной кельнской воды. Запах, пан Казик! Нюх говорил майору Дулькевичу обо всем. Неужели же вы ничего не чувствуете?
— Вроде что-то есть.
— То-то и оно. Ведь верно, пахнет жильем?
— Как будто...
— И даже бигосом. Польским бигосом, который каждая семья готовит вечерами.
— Правда, пахнет дымом.
— Но каким дымом, пан Казик! Я готов на смерть, дали б только мне посидеть хоть часок в тихом, мирном доме у веселого огня.
— Мы прошли всю Германию только благодаря тому, что забыли о тишине.
— Однако же, пся кошчь! Это уже не Германия, а Бельгия!
— Пан майор забывает, что мы находимся в зоне «линии Зигфрида».
Они стояли на краю большой лесной поляны, повитой сизыми волнами сумерек. На другой стороне ее прижался к молчаливой стене деревьев хорошенький, как игрушка, домик с мезонином. От него тянуло дымом и слышалось рычанье собак. Людей еще не было видно. Казик схватил пана Дулькевича за руку и потащил назад в кусты.
— Послушайте, пан Казик,— сказал тот с мольбой в голосе,— ведь только на часок, на один! Дом заброшен в такие дебри, вокруг ни живой души. Клянусь, в доме какой-нибудь одинокий лесник, и от него нам не будет никакой беды. К тому же мы вооружены. Нас двое, а он один.
— Откуда вы знаете, что там живет лесник и что он один?
— О-о, уж я-то знаю, верьте моему опыту.
Собаки вдруг умолкли. Дулькевич выглянул из-за куста.