— Примерно. Мне кажется, что к востоку от нас.
— А что скажете вы, Джекстроу?
— По-моему, скорее к северо-востоку. — Он вытянул руку, показывая направление.
— Пойдем к востоку, — принял я решение. Кто-то ведь должен был принять решение, даже с риском ошибиться. Так почему бы не я? — Итак, пойдем на восток. Джесс, на сколько разматывается эта катушка?
— Ярдов на четыреста.
— Значит, так. Идем на четыреста ярдов на восток, потом забираем севернее. Самолет наверняка оставил на снегу колею, и если нам повезет, то мы на нее наткнемся. Будем надеяться, что он сел не дальше чем в четырехстах футах от нас.
Я отмотал с катушки конец веревки, дошел до ближайшей опоры, сбил с нее ледяные перья, похожие на причудливые наросты, скопившиеся кристаллы инея, протянувшиеся почти горизонтально, и закрепил этот конец вокруг опоры. Именно закрепил, крепко-накрепко, ведь от этой веревки зависела наша жизнь. Без этой путеводной нити мы бы никогда не нашли дороги обратно к антенне, а значит, и к нашему дому, и заблудились бы в вихревой кромешной тьме полярной ночи. Мы бы никогда не нашли на снегу своих следов, сильные морозы превратили снег в твердую смерзшуюся массу, почти в лед, и только пятитонный тягач мог бы оставить на нем слабые отпечатки.
Мы немедленно двинулись в путь. Ветер дул нам почти в лицо, только немного слева. Я шел впереди, за мной Джекст-роу с собаками, а Джесс замыкал шествие, разматывая веревку на катушке.
Идти против ветра без маски было кошмарной, почти утонченной пыткой, когда трудно сказать, что хуже: жгучая боль в горле или боль обмороженного лица. Как я ни старался прикрыть рот и нос варежкой, как ни удерживался от глубоких вздохов, холод буквально замораживал легкие, и я непрерывно кашлял.
Самое неприятное заключалось в том, что нельзя было так дышать, так как мы теперь уже бежали, бежали, как только позволяли глазурованная льдом поверхность снега и наши неуклюжие меха. Ведь для людей, не защищенных от столь низких температур и от насыщенного льдом и снегом урагана, вопрос и жизни и смерти решается в зависимости от того, насколько быстро им окажут помощь. Возможно, самолет получил пробоины или его разорвало пополам, а тех, кто остался в живых, катапультировало на плато, конечно, если кто-либо остался в живых, тогда их удел — либо мгновенная смерть от паралича сердца, не справившегося с почти стоградусной разницей температур, либо смерть от холода минут через пять после катастрофы. А может быть, все они оказались запертыми внутри, как в ловушке, и теперь медленно замерзают. Как же тогда добраться до них? И как перевезти их в наш домик? Ведь только для нескольких, кого удастся перевезти первыми, есть еще какая-то надежда. Но даже если мы перевезем всех, то чем их кормить? Ведь наши собственные запасы были уже на исходе! И где, Боже мой, мы всех их устроим?
Неожиданный возглас Джекстроу остановил меня так внезапно, что я споткнулся и чуть не упал. Я обернулся, и на меня тут же налетел подбежавший ко мне Джесс.
— Кончилась катушка? — спросил я.
Он кивнул, направив на меня фонарик.
— Нос и щека у вас — начисто! Очень плохой вид.
Сняв рукавицы, я стал энергично растирать лицо варежками до тех пор, пока болезненно не запульсировала кровь, а потом взял старую фуфайку, которую Джекстроу вытащил из джутового мешка, и обмотал ею лицо. Немного, но все же лучше, чем ничего.
Мы повернули к северу, по крайней мере, ветер теперь дул справа, и мне оставалось надеяться, что он не изменит направления. Так мы и двигались вперед, освещая себе дорогу фонариками и останавливаясь через каждые пятнадцать-двадцать футов, чтобы вбить в мерзлую почву бамбуковый кол — дорожный указатель. Мы прошли ярдов пятьдесят, ничего не увидев, и я решил, что мы взяли немного западнее места приземления, как вдруг оступились и очутились в глубокой рытвине, дюймов так на десять и шириной около десяти футов. Рытвина эта была прорыта в обледеневшей корке снега.
Теперь я уже не сомневался. Нам выпал один шанс из ста, мы нашли именно то место, где самолет коснулся земли или, точнее, если судить по размерам рытвины, разбился о землю. Немного левее к западу снег был совершенно не тронут, и там бы мы прошли мимо, ничего не заметив. -К востоку рытвина уступами круто шла вверх, и виднелись две большие выемки, одна в центре, другая справа: словно по этому месту прошла пара гигантских плугов. Должно быть, нижняя часть фюзеляжа разбилась при ударе о землю, да и странно было бы, если бы она не разбилась. Немного восточнее и значительно правее главного направления в снегу были прорыты еще две колеи, параллельно одна другой и не такие глубокие, выемки от явно еще вращающихся пропеллеров. Вероятий! приземлившись, самолет сразу же накренился на правое крыло.
Достаточно было описать фонарем быстрый полукруг, чтобы увидеть все это. Я крикнул Джессу, чтобы он захватил с собой еще одну связку палок и укрепил на них веревку, которая должна была служить нам путеводной: нитью на обратном пути к антенне, иначе ветер мог бы засыпать ее снегом и минут через десять мы бы не смогли ее разглядеть. Велев ему сразу же вернуться к нам, я побежал вслед за Джекстроу, который уже направил свою упряжку по следам самолета.
Ветер стал еще злее, поземка превратилась в плотную стену, сильно замедляя наше продвижение. Теперь мы шли спотыкаясь, сильно наклонившись вперед, чтобы удержать равновесие. Двести ярдов, триста, и вдруг почти на четверть мили дальше от места приземления мы внезапно обнаружили сам самолет, точнее, просто натолкнулись на него. В момент остановки он повернулся почти на девяносто градусов и плотно улегся поперек собственной дороги.
При слабом свете моего фонаря лайнер, даже несмотря на то, что фюзеляж покоился прямо на снегу, казался необычайно высоким и огромным, но в то же время было в нем нечто сиротливое.
Я не слышал ни малейшего звука, не видел никакого движения. Высоко над моей головой в одном из иллюминаторов, как мне показалось, мерцал слабый синий свет, но кроме него я не обнаружил никаких признаков жизни.
Мои самые страшные опасения не оправдались, самолет не загорелся: ни зрение, ни слух не могли уловить никаких признаков пожара. Правда, не исключалась возможность, что какой-нибудь язычок пламени пробирается где-то внутри фюзеляжа или крыльев, выискивая каплю бензина или масла, которые помогли бы ему вспыхнуть и превратиться в разрушающее все преграды пламя. Еще менее вероятным казался тот факт, что достаточно хладнокровный пилот мог выключить зажигание и забыл бы перекрыть подачу горючего.