Американка (тактично): «Может быть, вы преувеличиваете?» Наконец Вадим идет в комендатуру. Ему навстречу элегантный солидный человек с наружностью дипломата. Вадим: «Я к вам с жалобой. КГБ сейчас устроил провокацию. Я сказал, что я верю в Бога, а они меня хватают на глазах иностранцев».
«Дипломат»: «Вадим Михайлович Шавров? (ему уже все известно). Ну, зачем, Вадим, вы выступали? Не надо было. Ну, идите, пожалуйста, никто вас не тронет».
Однако, когда Вадим вышел из парка, на него наскочило человек 10 дружинников. Вадим от них отбивается. Говорит: «Отставить или я сейчас начну действовать ногами». Наконец, после долгих разговоров, Вадима ведут в милицию. Проверяют документы. Вдруг, как из-под земли, вырастает эмгебист-дипломат. «Зачем это? Я же говорил, что не надо его трогать. Товарищ Шавров, идите домой, а затем у меня к вам просьба: в течение недели как можно чаще приходите на выставку».
«У меня же нет больше билета».
«Ничего, спросите в кассе меня, я буду проводить».
В те времена хрущевские политики и дипломаты усиленно играли в либерализм и очень боялись неприятных откликов за границей.
Таким образом, как будто бы окончилось все благополучно.
Но вот проходит два месяца. Осень. Вадим уехал в Киев. У меня начался учебный год. В один прекрасный день я получаю открыточку от Павла Сергеевича Попова. «Над нашим другом нависли тучи. Прошу вас зайти ко мне». Захожу. Павел Сергеевич спрашивает:
«Вы знаете о том, что в октябре выходит по инициативе Хрущева новый журнал „Наука и религия“?»
«Еще бы! Во всех газетах его рекламируют».
«Так вот что. Там будет статья о Вадиме. Большая статья. Надо, чтобы Вадим ее не видел».
Я: «Это чепуха! Как это можно ее скрыть? А я завтра сам отправлюсь в редакцию».
«Как? Вы пойдете?»
«Пойду!»
На другой день я отправляюсь к Политехническому музею, напротив ЦК. В подвальчике находится редакция. В редакции новоиспеченного журнала, первый номер которого должен выйти, люди, хорошо знакомые по фамилиям, «деятели» существовавшего до войны Союза Воинствующих Безбожников, писавшие до войны в грязных антирелигиозных листках, прикрытых Сталиным в первые дни войны: Колоницкий, Олещук и другие.
Вхожу, говорю: «Мне стало известно, что вы подготовляете клеветническую статью против моего друга Вадима Шаврова. Если у вас есть какие-то недоумения, все материалы о Вадиме Шаврове я вам представлю. Если же вы все-таки эту статью опубликуете, я разоблачу вас перед всем миром».
«Никаких материалов не надо. Все уже проверено. А если вы напишете обоснованные опровержения и мы найдем это нужным, мы напечатаем», — говорит старый чекист Олещук.
«Я вовсе не нуждаюсь в ваших услугах. Опубликую и без вас», — отвечаю я со свойственной мне запальчивостью.
«Ну, уж не знаю, как это вы сумеете у нас это опубликовать», — тонко замечает Олещук.
«Об этом я вовсе не собираюсь с вами советоваться», — отвечаю я и выхожу, хлопнув дверью.
В октябре действительно вышел долгожданный номер. Наиболее интересной там была статья «Вадим Шавров и другие», подписанная псевдонимом «Андреев» и принадлежавшая, как потом выяснилось, старому чекисту Бартошевичу. Что это была за статья! Поток грязной лжи и клеветы. Все строилось на копании в личной жизни Вадима, хотя, собственно говоря, почему надо требовать, чтоб крепкий тридцатилетний неженатый мужчина вел обязательно монашеский образ жизни и бегал от женщин как от огня, — так и осталось неизвестным. Впрочем, все факты были извращены; ложь была буквально на каждой строчке. Чувствовалась грязная рука бывшего чекиста, который даже для хрущевских времен был слишком одиозной личностью. Вадим в это время был в Киеве. Отправил ему телеграмму: «Дружески обнимаю. Все здесь возмущены грязной клеветой. Анатолий».
А статью между тем перепечатал ряд газет. Вадима лишили пенсии. Словом, расправились с ним в лучших бериевских традициях. Только не арестовывали. Слишком он стал уже известен.