У моей хозяйки со знаменитой философской фамилией был племянник, семнадцатилетний парень, который пошел работать на завод. Работал по двенадцать часов. Уставал невероятно. Однажды приходит Марья Ефимовна с рынка, смотрит — все двери настежь. Испугалась. Думала, обокрали. Входит. Никого нет. И лишь потом заметила парня, лежащего на полу. Так устал, что сил не хватило добраться до постели. Повалился на пол и заснул, так и проспал до вечера, когда гудок прогудел на ночную смену.
Наконец, не выдержал: не пошел на работу. Говорит: «Не пойду больше». Проболтался дома неделю. Через неделю повестка — в суд. За самовольный уход с предприятия по законам военного времени: четыре года лагерей. В лагеря в военное время — это почти то же, что голодная смерть.
Еще хуже рабочих — множество деклассированных людей, эвакуированных с запада, из Ленинграда, из других местностей.
И здесь мне вспоминается одна комическая встреча. Невольно улыбаюсь, вспоминая.
Когда еще ехал в Коканд, сижу в ожидании поезда на ташкентском вокзале. Рядом со мной сидит на скамейке какой-то человек — дико обросший черной с сединой бородой, в овчинном полушубке прямо на голое тело, в истрепанных портках, невольно от него отодвигаюсь.
Затем он заговаривает со мной. Оказывается, едет из Чимкента в Самарканд. Свою профессию определяет так: «Сторож в ретирадном месте». (Тут мне стал понятен неприятный запах, исходивший от моего собеседника.)
Спрашиваю: «А куда же теперь?»
«В Самарканд, как только приеду, приду в горсовет и спрошу: нужен ли сторож в ретирадном месте. А вы куда едете?»
«Я еду в Коканд».
«А там не нужен сторож в ретирадное место?»
«Не знаю. А раньше где вы жили до войны?»
«В Варшаве».
«И там вы тоже работали в ретирадном месте?»
«Нет. Я работал в „Газете Варшавска“ парижским корреспондентом. Моя специальность — новости великосветской жизни».
От неожиданности я даже привстал: «Как, как, великосветской жизни?» «Да-да, зиму я жил в Париже, летом в Биаррице. Но во время войны приехал по делу в Варшаву, и вот…» — он безнадежно махнул рукой.
«Но почему же вы принялись за такую невеликосветскую профессию?»
«А что делать?»
«Ну, обратились бы к Ванде Василевской, к другим деятелям».
«Вы мне советуете стрелять до сеитименту? Нет уж. Не надо».
И он опять стал с увлечением рассказывать, как он будет в Самарканде работать в ретирадном месте.
Потом стал рассказывать о прошлом. Я понял: говорит правду о своей бывшей профессии. Знает по именам всех фавориток Эррио, Даладье, Бриана, все тонкости их личной жизни. В качестве корреспондента по вопросам великосветской жизни, видимо, был незаменим.
Впрочем, приходилось мне видеть в это время и еще более удивительные метаморфозы.