Сначала он не поверил своим ушам — ему пришлось произнести ее имя вслух, прежде чем он удостоверился в реальности происходящего. Квиау опустилась на колени рядом с сыном, и Чимал ощутил ее пальцы на своем лице.
— Что произошло? — спросил он. — Как ты сюда попала и где жрецы?
— Ситлаллатонак мертв. Он не вознес молитвы, и солнце теперь не взойдет. Люди обезумели, воют как собаки и мечутся.
«Могу себе представить», — подумал Чимал, и на мгновение паника коснулась и его; но мысль, что для обреченного на смерть один конец ничем не отличается от другого, принесла ему странное успокоение. Какая ему разница, что случится с надземным миром, раз он обречен блуждать в темноте преисподней?
— Тебе не надо было приходить, — сказал Чимал мягко, чувствуя нежность и теплоту, которых не испытывал к матери уже много лет. — Уходи, а то жрецы схватят тебя и тоже принесут в жертву. Хицилапочтли потребуется много сердец, чтобы он смог победить в битве с ночью и звездами — теперь, когда они так сильны.
— Я должна тебя освободить, — прошептала Квиау, нащупывая веревки, которыми был связан Чимал. — В том, что случилось, виновата я, а не ты, и ты не должен пострадать из-за меня.
— Да нет же, виноват я сам. Я был так глуп, что стал спорить со стариком. Он разволновался и неожиданно почувствовал себя плохо. Они правы, когда винят в этом меня.
— Нет, — ответила Квиау, склоняясь над веревкой, стягивающей запястья Чимала: ножа у нее не было. — Двадцать два года назад я согрешила, и теперь должна быть наказана.
Она стала перегрызать жесткие волокна.
— Что ты хочешь этим сказать? — удивленно спросил Чимал, ничего не понимая.
Квиау остановилась на секунду, выпрямила стан и сложила руки на коленях. То, что она должна сказать, требует правильных слов.
— Я твоя мать, но твоим отцом был не тот человек, кого ты им всегда считал. Ты сын Чимала-Попоки из Заачилы. Он приходил ко мне, и я очень его любила и не отказывала ни в чем, хотя и знала, что это неправильно. Однажды ночью, когда он возвращался от меня и переходил через реку, его настигла Коатлики. Все эти годы я ждала, когда же она придет и за мной, но она не пришла. Ее месть более ужасна. Она хочет взять моего сына вместо меня.
Я не могу в это поверить, сказал Чимал, но не получил ответа: Квиау снова грызла веревку. Волокна распадались одно за другим, и наконец его руки были свободны. Квиау принялась за путы на ногах Чимала. — Подожди, — простонал Чимал, чувствуя ужасную боль в оживающих мышцах. — Разотри мне руки. Я не могу ими двигать, они так болят
Квиау стала мягко массировать руки сына, хотя каждое прикосновение жгло его, как огнем.
— Все в мире меняется, сказал Чимал почти грустно. — Может быть, действительно нельзя нарушать правила. Мой отец погиб, ты много лет жила под страхом смерти. Я видел плоть, которой питаются стервятники, и свет в небе. А теперь наступила бесконечная ночь. Уходи, пока они не схватили тебя. Нет такого места, где я мог бы спрятаться.
— Но ты должен скрыться, ответила Квиау, слыша только то, что отвечало ее мыслям, и принялась за веревки на ногах Чимала. Чтобы доставить ей удовольствие и ради наслаждения ощутить себя свободным — он не стал ее останавливать
— Пойдем, — сказала Квиау, когда он наконец снова мог стоять.
Чимал опирался на мать, пока они поднимались по лестнице, но даже и с ее помощью каждый шаг был подобен ходьбе по раскаленным углям. За дверью были только тишина и мрак. Звезды сияли отчетливо и ярко, рассвет так и не наступил. Издалека доносились голоса жрецов, совершающих обряд посвящения нового верховного жреца.
— Прощай, сын мой. Мы больше никогда не увидимся.
Он кивнул в темноте. Боль переполняла его, и он не мог произнести ни слова. Она сказала правду: надежды не было. Пытаясь успокоить мать, Чимал обнял Квиау как она обнимала его еще ребенком. Наконец Квиау мягко отстранилась.
Уходи, а я вернусь в деревню.
Квиау подождала у двери храма, пока его спотыкающаяся фигура не скрылась в бесконечной ночи, а затем бесшумно спустилась по лестнице в его камеру Она изнутри поставила запоры на место и села у дальней стены. Ее пальцы нащупали на полу веревки, от которых она освободила сына. Они были теперь слишком коротки, и завязать их было нельзя, но Квиау обернула обрывки вокруг лодыжек и запястий, прижимая концы пальцами. Сделав это, она спокойно откинулась к стене, почти улыбаясь в темноту.