— Вяжи его, — коротко приказал Вышегота.
Селяне, крича, размахивая вилами и топорами, поспешили исполнить волю солтыса. Ибрагим сопротивлялся довольно долго. С недавних пор, он стал чувствовать себя более сильным, былая немощность, нарастающая с годами, оставила его, боль в суставах уже не мучила долгими ночами, но нападавших было слишком много, чтобы отбиться от всех, а от противного, стойкого запаха свежесрубленной осины дышалось с трудом. И в конце концов Ибрагим отдался на волю сильнейшего.
— Дочку не троньте! — молил он, когда его волокли к недостроенной ратуше. — Шестнадцать годков всего. Молода. Умоляю, дочку не троньте, изверги, изуверы!
Никто не обращал на слова Ибрагима внимания, даже тогда, когда он разразился крепким матом, увидев свою дочь, которую за волосы со связанными за спиной руками тащили к деревянной жерди.
— Ублюдки! На всех на вас найдется управа, помяните моё слово!
На востоке забрезжил рассвет. Когда солнце показалось над горизонтом, вся семья обращенных была крепко-накрепко привязана к тонким столбам. Вскоре первые лучи восходящего светила коснулись бледного лица Ибрагима, и он закричал от нестерпимой боли, проклиная обидчиков и призывая в защиту высшие силы. Солнце поднялось выше, и вампир загорелся жарким огнем, быстро обуглился и превратился в тлеющие уголья. Вслед за ним, лишь жалкими секундами позже, погибло и всё его семейство.
— Вот и искоренили зло, — сплюнул Вышегота. — Дело за малым — отпеть Плашку да похоронить ее по-людски.
Толпа, сперва озверевшая от увиденного, уже успела остыть, и люди, понурив головы, поминая в молитвах рабу божью Палланию, отправились на кладбище, где Плавий отпевал грехи, стоя над обескровленным трупом красивой даже после смерти девушки.
— Хватит, не успела нагрешить, — уронил солтыс, крепче сжимая в руке топор. — Пора дело делать.
Перед похоронами Вышегота сам отрубил дочери голову и проткнул сердце осиновым колом. Дальше церемония не изменилась: за спиной отца завывали плакальщицы, священник читал заупокойную, а люди, подходя по очереди к могиле, бросали по горсти земли, искренне желая, чтобы эта грязь стала пухом.
— Я отомщу за тебя. Отомщу. Отомщу… — твердил Дюк, засыпая могилу возлюбленной. — Отомщу…
— Не стоит, — когда люди начали расходиться, к разгоряченному парню подошел солтыс. — Не стоит, лишь себя погубишь.
— Завтра с рассветом я уйду из Кодуб, — заверил Дюк. — И не будет конца моим поискам, пока жив ее убийца.
— Надо думать о живых, а не о мертвых. Твоя помощь нужна здесь.
— Сердце зовет меня в дорогу.
— Тогда иди. И пусть Эстер освещает твой путь, — Вышегота похлопал парня по плечу и, смахнув с лица одинокую слезу, отправился к храму.
По-зимнему холодное солнце едва скрылось за горами, а солтыс уже стоял у обители Эстера. Без стука войдя внутрь, он поднялся на второй этаж, где разыскал Плавия, который бил челом об пол, вымаливая у Всемогущего покровительство.
— Он не защитил раз, — прервав молитву на половине, заявил Вышегота, — не поможет и впредь. Надо рассчитывать только на свои силы.
— Слова заплутавшего… — вставая, сказал Плавий. — Ты ошибаешься, сын мой, лишь вера способна уберечь нас от напастей.
— Утром я доказал обратное. Но мне важно знать: вернется ли Зверь? И ежели вернется, как с ним совладать. Ты святой человек, ты должен знать ответ.
— Вера, — пожал плечами Плавий.
— Значит, люди будут верить. Вот мое последнее слово! — обрубил Вышегота и, не прощаясь, ушел.