— Нынче шесть закончил.
— Хорошо, если не врешь… А что дальше?
— В ноябре паспорт получу — на завод возьмут.
— Ишь ты! Паспорт! Шел бы в ремесленное, дурак! Пока паспорта ждешь — семь раз посадят, голова!
Пашка хмыкнул неопределенно, а мужик кивнул на лужу:
— Милиции-то боишься?
Пашка шевельнул головой отрицательно.
— Неужели до этого дошел? Может, хоть немного боишься? А?
И повернул Пашку за ухо к себе лицом.
— Нет, — ответил тот.
Он не поднял больше головы, но знал, что мужик опять собрал на лбу свою «гармошку».
— А заберись-ка ко мне в карман за папиросами! Мне не с руки.
Он еще держал Пашку за шиворот, но тот дернул плечом, отвернулся в пол-оборота.
— Что? Совесть проснулась? Это хорошо, если так… Ну, а как же нам быть с твоим преступленьем-то? Слышь?
Пашка презрительно вытянул губу — подумаешь, в карман залез!
Глаза его в таинственном сером прищуре спрятали от мужика презренье ко всем его понятиям, а скрытая за плечом улыбка была снисходительной ухмылкой, вобравшей в себя все секреты его двора — удачные кражи, ограбленье слабых ребят и новые смелые планы. Как удивился бы этот въедливый дяхан, узнай он, что у Косолапого готов план, и они в воскресенье должны будут пойти в одну квартиру. Да еще как пойти — днем! Но разве этот чугрей поймет, что так безопасней…
— Ты что — не слышишь? Я говорю: как быть с твоим преступленьем?
— Гм! Карман… Подумаешь, там… Дело. Гм!..
— Что, что?! — мужик тряхнул Пашку обеими руками. — Так вот ты как рассуждаешь! Ты это за игрушечки принимаешь! А ну, пошел! Пошел! Я тебе сейчас покажу, почем сотня гребешков! Я тебе по-своему! Я тебе!..
С руганью, подталкивая плечом и коленом, мужик потащил Пашку в другую от милиции сторону. Тут надо бы радоваться, но на душе у парня было тревожно. А мужик все ругался, тряс его и подгонял, будто торопился донести свой кипяток, чтобы где-то там, наверно, вон в тех прокопченных домах, выплеснуть на Пашку с еще большим жаром.
— Открывай! Я! Ну, чего смотришь?
Женщина стояла в проеме отворенной двери, слившись своим темным платьем с мраком прихожей, и только лицо да кисти рук слабо проступали из темноты, как на старой иконе. Она отступила с порога, а когда мимо ее шаркнул по стене Пашка, которого мужик втолкнул впереди себя, — о чем-то несмело спросила. Голос был тихий, добрый.