Это меня утешало.
Я изучал и бережно хранил каждую новую царапину дискомфорта. Я записывал то, что случилось и как оно на меня подействовало. Я звонил и просил ее автоответчик сделать мне больно. Чтобы освободиться, мне необходимо было ненавидеть ее. Все было кончено, но я не мог стерпеть тот факт, что она по-прежнему нужна мне. Так что я умолял ее ранить меня, что она и делала, отказываясь это сделать. А тем временем я шатался в лондонской ночи в поисках сердец, в которые можно всадить нож.
Учительница из Ирландии. Около двадцати пяти. Девственница. Нет, правда. Она говорила, что я «завидно владею английским языком». Я не очень понимал, что мне с ней делать. Озарение пришло ко мне, когда я проскользнул в ее постель, после того как подал свою фирменную бескостную курицу, приготовление которой пугало даже меня, поскольку требовало столь продолжительного отдирания плоти от костей. Она была помолвлена, собиралась замуж. Я ненавидел ее за это. Это всплыло в разговоре о том, что ей стыдно быть девственницей. Она не хотела, чтобы ее жених в их первую брачную ночь узнал, что она все еще нетронута.
Я не знал, с чего начать.
Научить ее кое-каким грязным трюкам, которые посеяли бы семена сомнения в уме ее жениха? Например, я всегда был невысокого мнения о девушке, которая глотает. Не поймите меня неправильно, это фантастическое ощущение, и в этот момент во мне все светится от благодарности, но только шлюха стала бы на самом деле делать что-то подобное. Не так должна себя вести будущая жена.
Почему-то было очевидно, что мне следует оставить ее девственность нетронутой. И тогда я переключился на него. Как ранить его через нее? Анальным сексом? Это все равно оставило бы ее девственницей. Действительно ли она хотела лишиться девственности или просто блефовала? После гигантской бутылки вина, бо́льшую часть которого я выдул из горла, мне было предложено переночевать на диване.
Этим я и занимался до четырех утра, а потом проснулся со стояком и потихоньку скользнул к ней под одеяло, встретив лишь символическое сопротивление. Она действительно хотела ее лишиться. Но мне не понравилась идея стать сексуальным водопроводчиком. Я хотел разделить с ними их первую брачную ночь. Я хотел, чтобы ее тело запомнило мое так, как я помнил тело Пенелопы. Я начал ее вылизывать. И делал это два часа. Когда она становилась чересчур чувствительной, я выжидал и начинал заново, очень нежно.
Время от времени я поднимал голову и говорил ей, как она прекрасна. Я дул на нее прохладным ветерком. Я гладил внутреннюю поверхность ее бедер и пытался представить себе, что люблю ее, ведя себя соответствующе. Я всунул палец и нащупал сталактит ее девственной плевы. Я очень старался не порвать ее. В какой-то момент ввел по пальцу с обеих сторон.
Она приподнимала бедра, подставляя мне чашу своего лона. Я шумно, с хлюпаньем пил из нее, удовлетворенный тем, что ее первая брачная ночь будет первой из многих ночей сексуальной неудовлетворенности, когда она станет пытаться донести свои сексуальные потребности до «миленького», не указывая на отсутствие у него сексуального мастерства. Это обеспечивало стимул для развития ее собственного «завидного владения английским языком».
Дальше была Лиззи. У нее была собственная квартира. Прекрасные паркетные полы и чудесные высокие потолки. Еще у нее были волосы на заднице. Это уже было достаточным преступлением, а каким же было преступление номер два? Я ей по-настоящему нравился.
Вскоре я принял соответствующие меры.
Она только что отделалась от долго длившихся отношений и была очень трепетной. У меня «в работе» были еще две девицы, когда мы с ней встретились на первом свидании. Моя нервозность несколько успокоила Лиззи. Она решила, это потому, что я не уверен в ее чувствах ко мне.
Правда была не такой умилительной.
Я был алкоголиком, которому требовалось выпить.
В конечном счете я занялся с ней сексом на полу кухни, оторвав ее от приготовления какой-то дерьмовой вегетарианской жратвы. На грязном кафельном полу, когда над головами у нас символично кипели кастрюльки. Окна запотели. Ее лицо. Она смотрела на меня, не веря своим глазам, ее подбородок спрятался под задранным кверху джемпером и лифчиком. Смотрела широко раскрытыми глазами. Как у ребенка.
Я ушел, оставив лежать ее там, и больше ни разу с ней не встречался. Позднее она оставила на моем автоответчике сообщение со словами, что я ее изнасиловал.
С эмоциональной точки зрения, возможно, я действительно изнасиловал ее, но физически она была только за. В этом нет никаких сомнений. Ей это ох как нравилось. Трахая ее, я видел, что она уже запасается воспоминаниями. Видел ее лицо, сканирующее все сверху донизу, записывая картинку, точно покрытая плотью камера: крупный план его лица… поехали вниз, за широкоформатным снимком происходящего там… монтаж.
В конце концов, возможно, существует какой-то закон. Природный. Типа гравитации. Неписаная аксиома, которая управляет нашими эмоциональными действиями. То, что ты делаешь, возвращается обратно с двойной силой… блин, с тройной! Нас не наказывают за наши грехи – наши грехи сами наказывают нас.
С момента знакомства с Дженни я знал, что причиню ей боль. Вопрос был только в том, где и когда. Полагаю, это не ее вина, что она немного напоминала Пен. Кажется, именно этот факт санкционировал мои действия. Провеселившись всю ночь в городе, я двигался приблизительно в направлении того логова, которое, как ни смешно, называлось моим домом. Мне нужно было еще выпить. Этой дряни всегда было мало. Она мне даже снилась. Как-то раз вечером я пил виски и в тот самый момент, когда оно лилось мне в горло, думал: «Хочу выпить». Как все запутано.
Кстати говоря, одним из главных препятствий к добыванию дополнительной выпивки было отсутствие денег. А деньги закончились, потому что у фрилансеров не всегда бывает достаточно работы. Об арендной плате речи не шло, поскольку я грабил местный городской совет, который оплачивал мне квартиру и электричество. Все, что мне нужно было делать, – ходить и подписываться на пособие по безработице каждые две недели.
Хорошим источником были вечеринки, особенно вечеринки, так или иначе приближавшиеся к концу. Дилетанты уже либо валялись в отключке на полу, либо посапывали дома в своих уютных маленьких кроватках.
Музыка. Ярко освещенное окно. Не надо быть Шерлоком, чтобы вычислить, что там найдется холодильник, полный бухла. Каждый приносил с собой бутылку, а то и пару, чтобы его считали щедрым. Особенно если район был богатеньким. Но с вечеринками там было несколько труднее, потому что приходилось сохранять рассудок для неизбежно запутанных словесных взаимодействий. Я должен был не дать себе взорваться языками пламени от ярости, в которую меня приводили эти раздолбаи. Их я ненавидел больше всех. Тех, которым все досталось за так, у которых, как мне думалось, не было нужды работать, которые не ценили того, что имели. Подростком в Килкенни я должен был собирать сахарную свеклу в заледенелых полях, вместо перчаток у меня были лишь старые носки. Свекла замерзала в бороздах, и приходилось пинками вышибать каждую из земляной глазницы, прежде чем отсечь ботву специальным ножом. Термин «тяжелый труд» относителен.