— Вот в такую грозу постучалась раз ко мне в избу девочка. В войну это было. Радугань тогда немцы захватили. Сюда они почему-то не добрались. И вот ночью началась гроза. Столько я этих гроз в жизни повидал, а такую грозную ночь впервой мне было видеть. Затаился я в избе, свет погасил, тут и без света все видно. Вдруг сильный стук в дверь. Сверкнула молния, и на пороге появилась девочка — докторши радуганской дочка. Косы длинные, до пят. Глаза большие, зеленым светом светятся. И нет в них страха. Сказала шепотом:
«Мама лекарство велела передать. Срочно велела. А еще показала она мне, как надо укол сделать. Я шприц несу. Ей самой сейчас не пробраться. А я пробралась, тропку знаю».
Надо сказать, что в те времена в дольмене укрывались от немцев раненые партизаны. Им-то и несла моя ночная гостья лекарство. Повел я ее в горы. Мне страшно, а она ничего, только торопит:
«Скорей, скорей, дедушка, мама велела скорей: без укола умрет раненый».
В дольмене ее ждали раненые. Она часто носила лекарства и еду. Партизаны прозвали ее Даренкой. Оттого что являлась она, как из сказки доброй, с дарами. Радость дарила и здоровье.
— Так это же о маме моей, — заволновался Ярошка. — Ее так папа называл и бабушка Анисья. Другие тоже называли ее Даренкой. А я не знал почему. Это мама моя, — повторял, волнуясь, Ярошка.
— Она и есть, — подтвердил дед Ведун, — кому ж еще. Тогда ей лет двенадцать было, а она меньше чем на двенадцать выглядела. Косы — больше ее. Надо сказать, нетерпеливо ждали свою Даренку раненые. Я с ней тоже приходил, за ранеными ухаживать. Одни выздоровят — других принесут. Так до прихода наших и не дознались немцы о тайном каменном госпитале.
Последний раз пришла Даренка вместе с матерью. Очень тяжелых раненых в тот день после боя принесли. Пришлось самое докторшу звать. Перевязала она, операцию сделала. Пообещала снова прийти, да так и не пришла. Схватили ее вместе с Даренкой, когда они ночью к дому пробирались. И повели нашу Даренку вместе с матерью на расстрел. Мать расстреляли, а она жива осталась — только ранили ее. Люди видели, как гонял ее немец по берегу, плакали, да помочь не могли.
Ярошка вздохнул, на глазах у него показались слезы. Он опять вспомнил тот день, когда мама плакала из-за чайки, которую мучили ребята. И вздохнул еще тяжелее от этих воспоминаний.
— А я не знал, почему Веру Николаевну Даренкой называют. — Алеша тоже волновался, как и Ярошка. — Я спросил бабушку: почему Даренка? Она ответила, оттого Даренка, что она людям радость дарит, а земле красоту.
— Наверное, и от этого ее так зовут, — согласился дед Ведун. — Но главное, оттого, что партизаны тогда ее так назвали за доброту и заботу. Кто-то назвал зеленоглазой Даренкой, так и пошло.
— Он поэт был, тот партизан, раз нашел ей такое имя.
— Наверное, — согласился снова дед Ведун, — один кто-то назвал ее так, а другие, может быть, думали, что это имя такое от Дарьи. А твоей маме, Ярошка, нравилось новое имя. И до сих пор бережет она его как память о тех днях.
— Дедушка! Какой удивительный день сегодня! — кричал от волнения Алеша. — Я все запишу про Даренку. Ей стихи надо посвящать. Только у меня они плохо получаются. И знаете, дедушка, что удивительно. Там, в дольменах, в древности людей в жертву приносили. А в наше время там людей спасали, тех, которые жертвовали своей жизнью для Родины. И это через тысячи лет. И Даренка тогда жертвовала жизнью, и Ярошкина бабушка пожертвовала, и те партизаны, что укрывались в дольменах от врагов. Подумать только, дедушка, этот тысячелетний памятник послужил убежищем для партизан.
Алеша, размахивал руками и все говорил, говорил, и никто уже больше не обращал внимания на гром.
— У нас с Ярошкой получилось, как у настоящих путешественников. Отправляются они искать неизвестный остров, а открывают новое. Открывают такие тайны, о которых раньше и не ведали. Вот пошли мы искать древний дольмен, а узнали про Даренку и партизан. И все это было не сто лет назад, не тысячу, а совсем недавно. И живы свидетели тому. Правильно говорила мне Ярошкина мама: «Надо искать Прекрасное! Всю жизнь». Спасибо вам, дедушка, — сказал Алеша, — мы много сегодня узнали.
Небо прояснилось, хоть дождь и не совсем перестал. Надо было добираться домой, пока он не пошел сильнее.
— Кланяйтесь бабушке Анисье и Даренке, — сказал дед Ведун. — Да не забудьте передать привет вашему соседу, рыбаку Андрею.
Вернулись Алеша с Ярошкой поздно, уже темнело. Дождь шел все сильнее и сильнее. А ночью превратился в настоящий ливень.
Небо было пасмурное. Дул ветер, дождь лил, и не виделось конца этой непогоды. Алеша ходил по комнате, сочинял стихи. И в своих стихах взывал к небу: «Послушайте, небо, перестаньте хмуриться». А небо хмурилось еще сильнее, и от этого становилось всем тоскливо.
«Послушайте! Послушайте, небо, перестаньте же хмуриться! — повторял Алеша. Но дальше ничего не сочинялось. Потом Алеша стал сочинять другие стихи, написал и позвал Ярошку послушать. Тот сидел дома, скучал. Еще бы! Дождь лил третий день после того, как они вернулись от деда Ведуна. Приходится дома сидеть. Мама грустная. «Что с розами?» Град посек цветы и листья. «Придется поднимать те, что полегли от ветра и града», — говорила она и ходила от волнения по комнате.
— Послушай, Ярошка, я стихи сочинил, — сказал Алеша и стал читать: