Егорыч смотрел на сосредоточенное лицо Антоши и успокаивал себя:
«Ничего! Разберется сам. Сердце у него серьезное. — И забеспокоился: — Надо скорей в Доброводск его отвести. Небось Ольга Петровна волнуется, где сын, думает. Горе горькое! Что война натворила! Обездолила людей. От нее все беды».
В окно постучали:
— Егорыч! Егорыч! Ты дома?
Антоша сразу узнал голос: это она. Прижался к стене.
— Иду! Иду! — откликнулся Егорыч и вышел торопливо на крыльцо.
Прислонившись к дереву, стояла Ольга Петровна. Она трудно дышала, видно, утомилась от быстрой ходьбы.
— Тут он, тут, — не дожидаясь вопроса, заговорил Егорыч. — Живой. Что с ним станется? Мы к тебе только что собирались.
Антоша осторожно посмотрел в окно.
— Бегаю, ищу его по городу, — говорила она. — Догадалась сюда прийти. — Она вдруг сильно закашлялась и заплакала.
Повременив, Егорыч сказал:
— Есть у меня думка одна, Петровна. Оставь мне Антошу. Он разумный, поймет все сам, вернется. Ты вот, Петровна, тоже виновата: не ласкова с ним была. А душа у него тонкая, деликатная, без доброты затоскует. Детское сердце переменчиво, что изморозь мартовская. С утра все затянет, примерзнет, а солнце проглянуло — и отошло все, отогрелось. Так и с Журавкиным сердцем: отогреется. Вернется он к тебе. Терпения наберись.
Ольга Петровна грустно и виновато улыбнулась и быстро пошла, сгорбившись. На крыльцо выбежал Антоша.
— Егорыч! Егорыч! — зашептал он.
Вид у него был испуганный и растерянный.
— Она плакала? Это она меня жалела? Да?
— А кого же еще? — печально произнес Егорыч. — Тебя.
Антоша сорвался с крыльца и побежал по тропке.
— Мама! Мама! — закричал он сначала робко и неуверенно, потом сильнее, с отчаянием: — Мама! Мама!
Она так и не обернулась, не услышала.
Антоша вернулся к сторожке молчаливый и погрустневший. Навстречу ему вышел Егорыч и спросил, будто они уже заранее обо всем договорились:
— Пойдем завтра к матери?