— К острову зыбкая кладка проложена. Сверху ее водой залило, а кой-где мохом затянуло. Неопытному глазу не определить потайную кладку, знать про нее надо.
Антоша рад, что старик разговорился. Не так тревожно и идти легче с разговорами.
— Егорыч, — затевает он снова, — откуда там кладка взялась?
— Откуда? Кто ее знает. Скорей всего, охотники соорудили в давности еще. На острове том водилось всякой дичи — пропасть. Ходили туда старые охотники, а молодые уже не бывали, не знали, видать, про дорожку. Я все оберегал ее, не давал погнить. И секрет про нее сохранял. Не хотел, чтоб уничтожили зверье на острове. Там всякое водилось, вроде заповедника получилось. Невдомек заезжему охотнику, как пробраться туда… Нам бы теперь выйти благополучно.
Не зря тревожился Егорыч. Рискованный это был план — выбраться к острову. С трех сторон был он окружен немцами, надо было у них под носом пройти незамеченными.
Идут беженцы, крадутся осторожно. Заходящее солнце слепит глаза.
Идут беженцы, прислушиваются к шорохам.
Вдруг Егорыч уловил равномерный топот. Мигом скользнули все в орешник, затаились. Солнце мешает рассмотреть, кто там скачет. Свой, чужой? На пригорке вырисовывается силуэт всадника на коне. Но вот всадник оказался в тени. И Егорыч распознал его — знакомый партизан из соседнего отряда. Тот тоже узнал лесника, остановился.
— Ждите темноты, — посоветовал он. — Сейчас техника немецкая двинула. Не пройти по большаку.
Партизан попрощался и ускакал догонять отряд. А Егорыч поспешно увел всех от дороги, глубже в заросли, чтобы не натолкнуться на врага. Вскоре загрохотала, зашумела дорога, быстрым ходом двинулись танки. Подскакивали на ухабах машины с прицепленными орудиями. С воем кружили самолеты, выискивая жертвы.
Так и не удалось этой ночью пробраться к острову. Пришлось дожидаться следующей ночи. Сидели тихо, зябко вздрагивая от холода. К рассвету решили зажечь костры, сварить из отрубей кашу.
Егорыч вышел на разведку и тут же вернулся.
— Гаси костры! — приглушенно приказал он. — Немец поблизости. Скрываться надо. Да чтоб без звука!
Быстро погасили костры. Совсем рядом проходили немцы. Кто-то из них затянул песню, для храбрости наверное. Боязно немцу в партизанском лесу. Потом голоса удалились. Стало тихо. Потому, видно, все вздрогнули, услышав неожиданно плач Антоши, он показался громким.
— Ты что, Журавка? — встревожился Егорыч.
— Ой нога, ой! — запричитал Антоша и, скорчившись, упал.
Поспешно он срывал горстями влажную от утренней росы траву и прикладывал к ноге.
— Да что с тобой? — испуганно переспрашивал Егорыч.
Он наклонился, осмотрел Антошину ногу и тут только увидел, что она сильно обожжена.
— Я наступил, — показал Антоша на тлеющий костер.
Костер загасили, да не до конца. Оступившись, мальчик попал босой ногой в горячую золу с непогасшими углями. Несдобровать бы никому, закричи он в тот момент. По крику немцы сразу обнаружили бы прятавшихся людей. И Антоша не крикнул. Он упал и стряхивал рукой приставшую горячую золу. А потом все прикладывал траву, чтобы прохладой утишить боль.
Бабка Степанида участливо посмотрела на него и проговорила: