Лазарет. Подвал. Читал про Ленина из «Пархоменко». Затем о Горьком{264}. Слушают очень внимательно. Много командиров. Комиссар сказал: «Вот этих трех расстреляют, наверное». — «Почему?» — «Немцев хвалят». — «Зачем лечить?» — «А пусть, сволочи, понимают!» Второй рассказ об организации немцев: сбросили в лесу парашютистов. Их перебили легко. Так немцы после того три недели ищут их! — Сбрасывали с самолетов продовольствие парашютистам. А наши питались, — и тут же наш шофер должен был сбросить продовольствие нашим на передовую линию обороны и не сбросил, — сбросил на вторую, — испугался. Командир с такой детской радостью рассказывал о немецкой еде, что я спросил:
— А вас что же плохо кормили?
— Зачем плохо? Но неаккуратно доставляли, — и тогда я понял, что ему не хотелось жаловаться и он говорил о шофере как-то в третьем лице.
1. Вторник. — Сентябрь.
Три года войны. Из всех знакомых никто и слова не сказал об этом.
Был в комиссариате. Признаться, идя туда, я волновался. Еще в феврале я записался на учет временно и полагал, что давно мне пора встать на полный учет. Но февраль и сентябрь бесконечно далеки. В комиссариате грязь, орут какие-то бабы, во дворе в очереди. Писарей мало, — какого-то писаря тут же поймал мальчик из НКВД как неявившегося на мобилизацию — и чепуха полнейшая. Я сам заполнял бланк отсрочки, — и мне его подписали, не читая, и начальник отдела, и комиссар Земляной. Грязь. Курят. Писаря обсуждают качество купленных дынь с людьми мобилизуемыми, и все им подобострастно объясняют качество. На столе разбросаны бумаги. Полнейший развал.
Отсюда и пьеса «Фронт». Надежда Алексеевна ничего не знала о пьесе, но она, со слов Толстого, сказала, что армия реорганизуется «на ходу». Что это значит, пока непонятно, понятно только одно, что Корнейчук написал, как говорит Погодин, — «Верняк». Очень странная манера объясняться с народом через пьесы: «Новое орудие Костикова{265} уничтожило 40.000 человек зараз», — как передал Толстой, который это слышал от Андроникова, а тот видел «своими глазами» и даже описал: «На раме труба, а внизу мешок», один человек может перетаскивать и стрелять.
Та же Н[адежда] А[лексеевна] рассказывала и плакала! — о том, как умерли у ее приятельницы муж, знакомый Алексея Максимовича, две сестры, сын, и последняя дочка погибает. — Спасите! — а чем спасешь, когда девочка не принимает пищи.
Появилась новая болезнь «Пеланга». Разговоры о вечере — о бандитах, покупающих кофточки, о десятилетних проститутках, сманивающих ребятишек, торгующих папиросами, о [нрзб.], которые не могли торговать, т. к. мальчишки — вырывают. Да!
Кома впервые ходил в школу.
Комиссар, которому я позвонил, сказал, что встретиться можно дня через два, а сговаривались, что я уеду в среду! Не хотят посылать — так надо думать.
2. [IX]. Среда.
Сообщения — «без перемен» — окончились. «Ожесточенные бои у Сталинграда» — из чего можно заключить, что положение возле Волги плохое. Прорыв у Ржева прекратился, по словам Толстого, из-за дождей.
Доктор Беленький нашел у Тамары какую-то сложную болезнь. Ну и удивительно, что вообще мы все с ног не свалились! Фронт фронтом, но в тылу потери едва ли не в 10 раз больше.
Был у Шестопала{266}. Все показалось скучнее, чем я предполагал. «Среды» инженерной не было, сам хозяин напился разведенным спиртом через час. Он сообщил только, что ему сказали на 84-м заводе{267}, будто эвакуируется Фергана, т. к., мол, англичане сосредоточили на нашей границе много войска с целью оккупации Средней Азии. Почему оккупация? Потому, мол, что мы ведем переговоры о сепаратном мире с немцами. Тому доказательства: пьеса Корнейчука — бранится старшее командование;
б) статья Ярославского, бранящая вообще всю армию за бегство;
в) передовая «Правды», требующая второй фронт. — Я внутренне сопоставил слова комиссара Анисимова о том, что «Кавказ — первая линия обороны, Средняя Азия — вторая», его явное нежелание посылать меня на границу, и подумал — «чем черт не шутит, если уж он начнет шутить».
Было часов двенадцать, когда я вышел от Шестопала. Мне хотелось помочиться. Двор был освещен с соседнего двора. Я вышел в ворота, выстроенные аркой. Под аркой было адски темно. Место мне показалось совсем подходящим. Я пристроился. Вдруг раздалась яростная брань — «в бога — мать», и я скорее почувствовал, что кто-то направляется ко мне. Размахивая палкой и бранясь не хуже своего противника, я выскочил на улицу. За мной бежало двое взрослых и трое мальчишек. Все они спали вдоль стены арки. Какие-то проходившие военные разогнали их, а я, опасаясь, что они проследят меня на свету, боковой темной улицей пришел домой.
И еще к слухам о сепаратном мире; [причинами], вызвавшими их, — несколько дней было — «на фронте без существенных перемен» — и самое главное: люди так изголодались, что мечтают о мире и тишине, — которую они, конечно, не получат — ни от англичан, ни от немцев, ни от кого бы то ни было. Эта взбаламученная стихия теперь долго не успокоится, и многие потонут в ней.
Мысль о написании повести «Народ защищает Москву»{268} и разговор с полковником Леомелем в Академии{269}.
3 сент[ября]. Четверг.
Сообщение об ожесточенных боях за Ленинград и южнее Новороссийска, т. е. за последний порт наш в Черном море.