Трещит непрестанно радио: полет в космосном пространстве летчиков Николаева и Поповича, стишки, песни, восклицания. Случай, конечно, беспримерный, красивый и дорогой. Но, боже мой, сколько наговорили чепухи и пошлости! — Над столом кружат мухи, доносится шум дождя и за сиреневыми занавесками — мокрые листья акаций с крупными каплями дождя. Открылась часть гор, над которыми клубятся тучи.
Завтра обещают отвезти нас двумя самолетами сразу. Оно и лучше, веселей. Багажа ужасно много — 140 килограмм, и, притом, на глазок, не взвешивая.
И — верх роскоши по нашим понятиям: в уборной мешочки для туалетной бумаги из бархата. Честное слово, не вру!
Большой зал. Плакаты. Красные полотна с лозунгами. Все молодежь, нет ни одного старика.
Танцы. Девушки — учительницы, преимущественно — интеллигенция села — с высокими прическами и, по возможности, в современных платьях. И девицы в сапогах, тоже в обтянутых коротких платьях, и с торчащими торжественно грудями и задами. Танцуют, разумеется, вальс. Никонов{573} важно сказал, что сюда еще не дошли современные неприличные танцы. На что я ему возразил, что дошли бы, вместе с узкими брюками, которые высмеивают. И вообще «почва готова», — культурная революция вполне возможна, ее только не допускают, но она, я уверен, придет и придаст всей этой жизни необходимый колорит и краску. По-видимому, это последует с приходом следующих машин.
Мое выступление:
1) Биография.
2) Путешествия.
3) М. Горький и моя юность.
4) «Семиозерье» (аплодисменты).
— Пожилому человеку совершить такое путешествие трудновато, — сказал Никонов.
В вокзале нелепая роскошь — люстры, ковры и так далее. В ресторане, впрочем, чисто и пьяных с утра нет. — Мой дневник принимают за «меню»!
15. [VIII]. Утро.
Красный Чикой. Здесь нам впервые, — при посадке наших самолетов, — сообщили о гибели четырех рабочих, ехавших на моторной лодке. Нашли только обломки досок при устье и два трупа, остальные не найдены. По-видимому, хотели переплыть через порог на лодке.
Прилетели в Меньзу. Дорога удивительно красива. Девственная тайга, клокочущие бело-коричневые реки, домов нет, даже дорог (которых между Читой и Петрозаводом много) тут нет. Вдали виднеются гольцы; кое-где торчат голые камни.
15. [VIII]. Чита.
По-видимому, вылетим.
Билеты зарегистрированы. Вчера, в гостинице встретил человека, который прилетел на Онон с Чукотки, «чтоб навестить свою сестру». Я спросил: «Какая разница между Забайкальем и Чукоткой?» Геофизик в сером костюме, горевавший, что в ресторане нет пива, ответил: «Сопки такие же, ну, тундра. Вот снег — другой. Его так упрессовывает ветер, что снег надо пилить или рубить топором». А другой, видевший меня в Намите, рассказывал о бездорожье: «Главный бич — россыпи, — „чертовы пашни“ — мы их зовем: издали они, действительно, похожи на пашни». Актер, герой-любовник, в коричневом, летит в Москву: у отца рак пищевода и желудка, лег на операцию. «Мне предлагали в театр им. Станиславского; я воспитанник Малого», — с обычной актерской хвастливостью сказал он. — Опять сижу на том же гранитном выступе, что и вчера. Из серого фургона с поперечной белой полосой и надписью белым «Почта» выгружают посылки и газеты. Гудят, согреваясь, самолеты. Прислонен велосипед. На регистрации очередь; какая-то полубурятка-полурусская бранит своих спутников за то, что ей не купили билетов. Ждем Гошу и Гамова. — Ночью стояли у радиоприемника в вестибюле и слушали сообщение о космонавтах.
— Этими дровами не разживешься, — говорит старик о сухарях.
Зазарев, Никита Климыч, 78 лет. — Поохотился бы, да ноги не несут. — Полоса между Монголией и Советским Союзом — не только оттуда не идут звери, но отсюда уходят.
— Кедра нет.
— Соболей пришло много. Где-то в тайге пожар.