Вот в одну из ночей, раным-ранехонько, едва заполночь, понесло их по улицам скакать; и как раз мимо нас, — видать, к лесной помойке направлялись, кремлец любил их по помойкам волохать. А тут на соседней даче возьми да и выйди на верхнюю открытую террасу Фаина, девушка в услуженье у тамошней беспомощной чокнутой хозяйки. У Фаины была привычка плескать со второго этажа то помои пожиже, то желтенькое из старухиного ночного горшка, то водицу мыльну-жирну из-под посудомоечных дел, мелкие такие шалости; в остальном она девушка была вполне опрятная. Не рассчитав, по избытку ли сил молодых, в сердцах ли, плесканула Фаина помоями на продвигавшийся мимо кремлецовый кортеж. Кортеж встал как вкопанный, и облако пыли улеглось, всплеск большой матери усилился, но внезапно стих, поскольку рты охранников и хозяина теперь были заняты ором, в полутьме они Фаину плохо различали и, глядя вверх, орали и требовали, чтобы она, блин комом, к ним спустилась, такая-сякая, немедля. Она и спустилась. Мой-то хозяин, не зажигая света, высунулся с нашего-то второго этажа с молотком в руках: думал, будет какое избиение либо групповое изнасилование… что это? как — «что это»? ты не знаешь? ах, да; ну, неважно, гадость такая, вроде убийства, но не до смерти, если повезет… так на всякий случай приготовился по-соседски встрять.
Фаина вышла за калиточку и встала перед политыми помоями потерпевшими. Вышла она в своих белых карпетках, драных тапочках, шортах, которые сама ножницами выстригла из старых джинсов, одна махра и рванина, еле причинные места прикрыты, росточкам с охранников, кофточка малюсенькая, на шее точеной обсидиановый крестик от сглаза, все волосное управление к ночи в мелкую косичку заплетено (словно она узбечка или избранная для упражнений в плетении грив банником либо гуменником деревенская лошадка — а на самом деле для волнистости волос, чтобы кудри), в руках ведро воды, которой Фаина, превежливо извинившись, и предложила всю компанию для умывания и очищения окатить. При этом она поведала им, что помои сегодня — ничего особенного, пол мыла, картошку чистила, а что до остатков супчика, супчик был из кубика, нежирный, е-мое, так что вы не страдайте. Хозяин мой так и обмер с молотком в руке. Вообще-то, все обмерли: запряженный, везомый, сопровождающие. Все молчали. И глядели на Фаину. «Не хотите, — сказала она, — умыться-то? Вау! Тогда я пошла». И убыла с ведром на свой второй этаж, а те стояли с минуту как вкопанные, а потом медленно-медленно скорость набрали и исчезли. Только на сей раз из облака дорожной пыли не матюги донеслись, а песнь внезапно заблажившего кремлеца: «Червону руту не шукай вечерами…» Фаина на минуту вышла на балкон и сказала вдаль: если такое старье будете петь, следующий раз оболью еще и не тем. Она была большая любительница шлягеров, хитов и пошлых шансонье.
В общем, хозяин кирпичного замка втюрился в Фаину по уши. Как Фаина выражалась, он на нее запал.
Хозяин и охранники его подстерегали Фаину на своих «пежо» и «мерседесах», а также «джипах», когда она хаживала за два километра в местный магазин, выгуливала свою старушку или отправлялась в лесок за куманикой либо черникою. Фаина и бровью на все их ужимки и прыжки не вела. Ухажеров, равно как и желающих, вокруг нее, несмотря на ее царский гренадерский росточек, было полно. Особой красоткой она не была, но кокетничала, коза такая, исподволь и почти бессознательно. Губки накрасит, рюкзачок через плечо, якобы никого не замечает, грядет, царица Савская-Моравская, мимо разгромленного ларька и полусгоревшего магазинчика по раздолбанному шоссе, даже оберток и огрызков не перешагивает. Поскольку свободное время у нее к двенадцати ночи, как старушка заснет, а посуда вымоется, только и возникало, Фаина бегала либо ехала на велосипеде к подружкам в ночь-полночь, и тусовались, пили мигреневый ликер из ларька, слушали кассеты с сензитивным музоном, а парни-то, само собой, увивались, обмирали и все такое, нас с тобой там не было. Девушки, конечно, легкомысленные, однако не бардашные же девки. Вот в один из таких походов охранники Фаину похитили, запихали в «мерседес» и хозяину в кирпичную цитадель привезли. Хозяин встретил ее в холле с чувалом, то бишь с камином. Во дворе охранники на мангале жарили шашлыки. На столе красовались деликатесы, всякие там зернистые-паюсные, фри, шуази, рыба та, рыба ся, шампанское италийское в серебряном ведерке со льдом, поросенок жареный с фонтанчиком петрушки за левым ухом и так далее. Фаина сказала: на ночь жрачку и видеть не хочу, худею, для похудания гантели в рюкзачке ношу заместо вериг, а вы тут в час ночи с ужином подъезжаете. Хозяин и охранники слюну сглотнули, стол укатили, прикатили бар с мороженым пяти видов, тортами двух сортов, мармеладом-шоколадом, сникерсами-мамбами и фруктами типа киви. Фаина вздохнула и для приличия взяла банан. Кремлец, сидевший в кресле в уголочке и не сводивший с нее глаз, восторженно заверещал. «Это кто ж у нас такой масенький?» — спросила Фаина. «Это мой дедушка», — ляпнул владелец замка. «Повезло вам, — сказала Фаина, — такая тащиловка: дедушка-лилипут». Вот тут кремлец, в свою очередь, окончательно втетерился в нее, то есть влюбился, как и его владелец. Доев банан, Фаина велела незамедлительно отвезти ее обратно и поставить на место. Босс усадил ее безропотно в «мерседес»; кремлец потребовал, чтобы его посадили на заднее сиденье; так и поехали. На подъезде к даче Фаининой старушки владелец замка возьми да и ляпни: выходи, мол, за меня замуж. «Ты же старый!» — «Мне тридцать два». — «Вот я и говорю. Что я — дура, за старика выходить?» — «Тогда поедем со мной на Гавайи недельки на две». — «На что мне твои хреновы Гавайи? Там жарко. У меня на жару аллергия. Я хочу с подружкой автостопом поехать в Брянск», — «А на кой тебе ляд Брянск?!» — «А ты не знаешь, кто в Брянске родился?!» — «Н-ну… Циолковский?..» — «Какой еще Циолковский? Петечка Кукуев!» — «Это кто ж такой?» — «Ты не в курсе, кто такой Петечка Кукуев?» — «Понятия не имею». — «Я и говорю: ты старый. От жизни отстал. Ты музыку-то слушаешь?» — «Бывает». — «Кто твой любимый певец?» — «Леонтьев!» — ляпнул влюбленный наудачу. «Ты к тому же еще и сексуальное меньшинство? И ни одного хита Кукуева не слыхал? О чем с тобой говорить? Петечка Кукуев — запомни! — это поп-звезда, его любимый стиль фламинго; он — моя вечная любовь. Или никто, или Петечка Кукуев». — «Хочешь на его концерт?» — «Билет сто баксов! Шутишь? Конечно, хочу!» — «А хочешь, я тебя с ним познакомлю?» — «Ты с ним сам-то не знаком». — «Ради такого случая познакомлюсь. А ты за это выйдешь за меня замуж. Или съездишь со мной на Гавайи». — «Ну, опять за рыбу деньги. Я уж тебе ответила отказом. Ты не понял? Мне в ломак тебе объяснять. Ты куда разогнался-то? Приехали». Бизнесмен так тормознул, что ехавшие сзади на «джипе» телохранители чуть багажник его автомобилю не снесли, а кремлеца как ветром сдуло с сиденья, он о пепельницу шишку набил, крыша у него поехала, и моментально возник у кремлеца план быстрехонько отыскать клад и предложить его Фаине, а также мелькнула мысль: нельзя ли надуться в человека или уменьшить Фаину?
Мой всегда побаивался Фаининых ночных прогулок, беспокоился за нее, подкарауливал: как возвращается? не в слезах ли? не обижает ли кто? И тогда тоже дежурил он у своего окна второго этажа, у окошечка мансардного, куря в темноте, когда подъехали они, тормознули, кремлец о пепельницу жахнулся, а мысли кремлецовые в ночи бенгальскими огонечками мелькнули да погасли. Фаина благополучно проследовала в калитку свою, автомобили, рявкнув, с места в карьер скакнув, укатили. Мой (он по обыкновению чуял меня, но делал вид, что не знает, что я при нем; так и я его деликатность ценил и делал вид, что не знаю, что он меня чует, и вообще — что я за ним из города увязался) и сказал (обращаясь, конечно, ко мне, но якобы сам с собой говоря): «В чем же у девушки этой сила заключается? Никто ее не трогает, сама она никого не боится. Может, потому, что девственница, что по нашим временам странность да редкость? Или сила ее в золотых волосах до пояса? Не-ет, дело в том, что имени ее никто не знает! Ведь она на самом деле не Фаина, Феня; Аграфеной назвали, а девчонка скрывает, стыдится дремучего имечка». Я уважительно молча выслушал, не шалил в ответ, как дома-то, половицей не скрипел, спичечным коробком не тряс, утварь на пол не ронял, предметов домашнего обихода не прятал. А только, помнится, подумал: повезло владельцу кирпичных хором, кремлеца завез, а не лавреца; дуракам везет.
Однако кремлец поизгалялся в ближайшую неделю и над владельцем, и над челядью его. Охранники в Петербург на автомобилях носились, в Москву летали самолетами взад-назад. Поручение им было дано неопределенное; как выглядят подзорная дудка и обратный бинокль (кремлец думал — обратная труба), охранники не ведали, поскольку не знал и кремлец; а доставить, сыскавши и укравши, велено было немедля. Так воровали из Эрмитажа да из столичных палат что ни попадя: жезлы, скипетры, пестики, изделия Фаберже, фаллические символы древнейших народов, атрибуты умельца Нартова; даже под горячую руку стибрили бронзовые часы с боем, детали севрского сервиза на двенадцать персон и пару ушебти. Кремлец топал ногами, шипел, щипался и вопил. Владелец повелел все наворованное вернуть, у него тут не антикварный толчок, ему только музейного достояния на дому под обыск не хватало. С возвратом сложности у холуев возникли немалые; кроме всего прочего, они не помнили, что в каком музее сперли, и несколько экспонатов запасники свои поменяли; никто и не заметил, кроме музейных домовых.
В конце недели Фаина пошла в лесок за морошкой. Вся гоп-компания ее привычно покарауливала, оставив машины на опушке. Телохранители торчали то там то сям, аки пни, россыпью, владелец замка тащился за Фаиною на почтительном расстоянии, кремлец скакал по кочкам, был к ней ближе всех. Набрав морошки, Фаина сорвала понравившийся ей аленький цветочек и двинулась в обратный путь. Кремлец, в цветочек вглядевшись, побагровел по-кирпичному, узнал червону руту и стал подъезжать: «Зачем тебе этот цветочек, красоточка?» — «Мамику подарю, она сегодня из города в гости приедет». — «Отдай его мне, а твоему мамику ребятки наемные орхидею из Выборга привезут». — «На кой хрен мамику орхидея? Она полевые любит». В конечном итоге кремлец червону руту получил, Фаина была девушка добрая, а пара телохранителей отряжены были в Белоостров собирать вдоль запасных путей полевые цветочки, коих там не на одно стадо. Собрали сноп, любой корове на радость, к дому Фаининому приперли и в собственные руки ей всучили. «Да вы что, мальчики, — вскричала Фаина, — с дуба упали?!»
Ночные скачки по окрестным колдобам да бакалдам возобновились; скакали с пеной у рта, готовы были в любое болото, во всякое багно; теперь ведь не просто катались, а с целью — клад всех манил, у кремлеца в ручонках загребущих алела неувядающая червона рута.
Надо тебе сказать честно: кремлецам везет. Балует их, монстров, чучел заболотских, Фортуна. Хоть и зародились они давненько, до нынешнего сверхнаглого, супернаянного состояния помогла им дойти именно Фортуна, везучесть их феноменальная. Знаешь, так и с людьми бывает: иной приличный человек только помыслит дурно, — глядишь, тут же наказан с лихвою! и так, другой раз, жестоко наказан! а какая-нибудь рядом живущая сволота тряпочная, ну полная сатана, как ни подличает, что ни вытворяет — все нипочем. Говорят, от ведомства зависит, смотря в каком ведомстве человек состоит, если черт ему Тимур, а бесы команда, флаг ему в руки; а вот с кремлецами тем не менее неясно. По идее вся наша тошная сила — единый департамент; однако идея идеей, а кремлецы сами по себе.
В силу сказочной везучести нашел кремлец не один клад, а целых два: первый исторический на даче старинного финского генерала Маннергейма, давным-давно разграбленной, загаженной, затерянной в дальних лесах руине; второй — на даче известного некогда всем местного жулика, севшего в острог и затерявшегося в острожных перипетиях. Строил, строил жулик себе двухэтажный домище с размахом (а дело было давно, задолго до самоновейших кремлей — «крестов» тюремно-правительственного стиля), а зверь обэхээсэс сидел, притаившись, и ждал. Как последний гвоздик забили, зверь прыг, жулика хап, а в дачу детский садик вселили. Однако клад зверь протюхал, а наш кремлец нашел.
Кремлец и его босс предлагали Фаине клады по очереди в обмен на руку и сердце; руку и сердце можно в рассрочку и в розницу, а клад как угодно, хоть сейчас — и на Багамы.
Кремлец так и сиял, даже сморщенность у него снизилась, одутловатость спала, трясение лапок приуменьшилось, речь стала почти внятная, кремлецы на клады падки, золотишко их пленяет да очаровывает, они хорошеют от богатства, особенно присвоенного; да у них все богатства присвоенные, что у нечистой силы свое? Мы имущества не имеем, оно у нас нарицательное да относительное, мы сами рода людского имущество, — как ты — рода нелюдского; но и не только! но и не совсем! Мы тоже звено златой цепи бытия.
Не надену я такое старье, говорила Фаина, это не модно, к тому же краденое. Дура ты, дура, Шура-веники-ломала, уговаривали охранники в качестве болельщиков, оно всё краденое испокон веку, клады еще в меньшей степени. Ну нет, возражала Фаина, шлепая собеседников по рукам, те вечно тянулись куда не надо; вот я в магазине «Агат» купила себе два перстенька по случаю, один мельхиоровый со стразом, другой, так романтично, сплошь бирюза, бирюза — мой камень по гороскопу, блин, я ведь их купила, а не стибрила, въезжаете? они совсем новенькие, никем не надеванные, мои и только мои! а ваши-то, может, с отрубленных пальцев ограбленных трупов. Тьфу, плевались нукеры, мы не мокрушники, мы телохранители и рэкетиры, киллеров отдельно нанимают, село ты глухое, дура дура и есть.
Или не рэкетиры, а рокеры? Я путаю рэкетиров с рокерами, рокеров с рокерами и брокерами, извини; уточнишь у кого-нибудь, кто в курсе.
Хозяйские охранники стали и впрямь нукеры, поскольку издерганный проблемами клада хозяин обращался к ним исключительно со слова «ну» (сначала «ну», а потом еще другие неприличные вводные слова, все лишние, большая мать большей частью; мой говаривал: если есть лишние люди, есть и лишние слова).
Но, между прочим, уж до чего эти нукеры-рокеры были муштрованные да натасканные на свое дело холуйское, а и тех от сокровищ соблазн разобрал, они по камушку, по багательке, по бирюльке себе прихватили, у кого в кармашке адуляр, у кого адамант, клад большой, он один (раздвоенный, правда), а нас много, а кремлец-то на Фаину отвлекся, за прислужниками не присмотрел; впрочем, у кладов, особенно заговоренных либо волхованием добытых, свои свойства: сколько тать ни воруй, не убывает. У нас, чай, вся Русь-то — клад заговоренный: тянут, тянут, а все есть, что воровать. Чуден мир, дивен. Поговорку древнюю мне еще мой пра-пра говорил: когда мерин, мол, окобылеет, тогда и тать красть не станет. И что же? Окобылевших меринов теперь выше крыши, сексуальные меньшинства называются и трансвести, тьфу, ты; а ворья меньше ли стало? Ворье так и прет, как на дрожжах, заговоренному кладу, видать, подражает.
В конечном итоге один из охранников вошел в контакт с кем-то из государственных людей — и получил наш келломякский малютка, искатель червоной руты да Фаининой руки, на подержание волшебный предмет желанный, при помощи коего собирался клад превратить в гору сокровищ, а сам надуться в человека, придав себе заодно обманный облик двойника Петечки Кукуева.
Но то ли телохранитель что-то не так понял, то ли государственный человек не ту инструкцию ему дал, то ли кремлецы по природной злобе и коварству подметную инструкцию кому-то из них подсунули, поскольку на самом деле письменных инструкций к волшебству испокон веку не прилагается.
Нукеры ворохались во дворе: чистили оружие, мыли машины, мели дорожки; двое из них в подвале двухэтажном любовались новеньким маленьким взрывным устройством для конкурентов. Кремлец велел хозяину маленького кремля разложить на полу холла возле башенки оба клада, все золотишко, бранзулетки, смарагды, коронки зубные, мелкие слитки и прочие блестюшки. Долго глядели они на сверкающий развал, так глядят, знаешь ли, только на три вещи в мире, завораживающие, наводящие столбняк: на воду, на огонь и на сокровища. Потом, доставши подзорную дудку, кремлец объяснил кремлевладельцу, что собирается клад надуть, обольшить, преувеличить; для кремлевладельца сие было непредставимо, но он представлял себе драгоценности множащимися, количество их мысленно удесятерял, комната в воображении его наливалась блеском, наконец, сокровища начинали вываливаться во двор, кругом злато-серебро, гроссуляры и тому подобное, хоть в бассейне мозаичное дно выкладывай.
По неведению и жадности кремлец спешил; кто же торопится в колдовстве? Спешка неуместна, чары дело или уж мгновенное, или медленное да микроскопическое до поры до времени; это я знаю точно, хотя по чарам не специализируюсь. Ежели желаешь о чарах поподробнее, обратись к чародеям, мракобесам, ведьмам, экстрасенсам, магам — то есть к практикующим.
Тяга к кладам и драгоценностям настоящим домовым не присуща — только кремлецам! Истинный домовой относится к ценностям, имеющимся во вверенном ему доме, так же как, скажем, к утвари, обуви, одежде, к любому человеческому предмету. А кремлецы помешаны на золотишке, но у них сия человеческая страстишка возведена в нечеловеческую степень.
Короче, адаманты принялись не в россыпи превращаться, а натуральным образом надуваться, увеличиваться: с орех сперва, потом с яблоко, с дыню — «колхозницу», с арбуз, с тыкву и так далее; а за адамантами все остальное; клад единомоментно взбух и, достигнув внешних пределов, то бишь стен помещения и внутренних возможностей вещества, взорвался с силой несусветной вместе с краснокирпичным замком и взрывным устройством в подвале. Охранников со двора размело по близлежащим приусадебным участкам и осыпало алмазной, изумрудной, золотой и кирпичной пылью; а над развалинами взмыли в стратосферу два непонятной формы воздушных шара. Оглушенные нукеры и ошалевшие соседи некоторое время наблюдали за стремительно удаляющимися монгольфьерами, не признав в них кремлеца и его владельца. Следствие все взвалило на взрывное устройство. Анализ загадочной пыли ведется секретными ведомствами по сей день. Имеется версия о посетившей Келломяки летающей тарелке; ты почему говоришь «ха-ха-ха»? разве ты понимаешь смешное? у тебя есть чувство юмора? тогда ты воистину чудо из чудес.