Выбравшись из толпы зевак, приятели отправились в расположенную неподалеку от Торга, на берегу Волхова корчму, принадлежавшую корчемщику по имени Шукша. Корчма была просторной и имела одну отличительную от заведений подобного рода особенность. Уж неизвестно, кто на нее Шукшу надоумил, но он устроил в своей корчме два входа-выхода: один – со стороны Торга, второй – со стороны реки. Построил также причал для лодок, и теперь любой прибывший речным путем человек мог, не ступив ни разу на землю, пройти по дощатому настилу прямо к столу. Местные лодочники, перевозившие грузы с берега на берег, нашли сие обстоятельство весьма удобным, поэтому корчма Шукши практически никогда не пустовала.
Но мало кто ведал, что по ночам на Волхове, словно выныривая из его темных глубин, частенько появлялись ушкуи[9], с которых у корчмы торопливо сгружались разные товары, преимущественно заморского и явно краденого происхождения. Ближе к утру их забирали доверенные люди и распределяли затем по торговым рядам. Шукша имел с этих операций немалый доход, но старательно скрывал свою состоятельность. Что было несколько необычно для Великого Новгорода, ибо богатство здесь считалось сродни доблести: многие всеми способами стремились попасть в число трехсот «золотых поясов», дабы рядить-вершить общественные дела.
– Мечи на стол все, что есть! – приказал Носок разбитному парню, ходившему у Шукши в помощниках.
Помещение корчмы не страдало вычурными излишествами: грубые длинные столы, тяжелые скамьи, непритязательного вида посуда – словом, на первый взгляд здесь все было как в любом другом заведении подобного рода. Однако тесные связи новгородского купечества с иноземцами не могли не повлиять на корчемщиков, всегда державших нос по ветру, и уж тем более на ушлого Шукшу. Потому вместо хорошо утрамбованной глины под ногами у посетителей его корчмы поскрипывал дощатый пол, а в ее дальнем конце, неподалеку от прилавка, за которым хлопотал сам хозяин, возвышался, словно в каком-нибудь ливонском замке, большой камин с трубой – вещь для марта месяца, не баловавшего новгородскую землю теплом и солнечными днями, весьма полезная. Кроме того, в корчме имелись самые настоящие окна (точнее, небольшие квадратные оконца) с вставленным в них дорогим привозным стеклом, а не с натянутыми на раму бычьими пузырями. Главная же необычность заведения Шукши заключалось в отсутствии при нем постоялого двора, как то издавна практиковалось на Руси, поэтому за ночной суетой у корчмы могли наблюдать разве что бездомные псы.
Парень, обрадованный щедрым заказом, притащил целую гору снеди и две корчаги – с квасом и мёдом[10]. Осмотрев дело рук своих, он решил, что перестарался и слегка стушевался, однако Носок, с вожделением принюхавшись к аппетитным запахам, милостиво молвил:
– Слышь, паря, ты это… далеко не убегай. Опосля ишшо добавку принесешь.
Помощник любезно осклабился и поклонился. Удаляясь и бросив взгляд через плечо, увидел, что клиенты накинулись на еду с таким рвением, словно голодали по меньшей мере неделю, но хотя и подивился в душе их прожорливости, виду не подал.
Горячее хлёбово из рыбицы с зельем[11] и мясные пироги приятели проглотили, словно за шиворот закинули. Потом пришел черед верченому барашку, зайчатине, соленым грибам, тельному из рыбы, ломтикам пареной репы, гречневой каше с рыбьей икрой и сладким коврижкам. Когда служка совершил к их столу второй заход, Стоян с Носком изрядно уже разомлели, но завидного аппетита до конца не утратили. Потому заказали еще и гусиные шейки с шафраном и тапешками[12], поджаренными ломтиками на гусином жиру, вяленую говядину с чесноком, оладьи с медом, маковые пряники и добавочную корчагу мёда.
Пока друзья насыщались, в корчму гурьбой ввалились скоморохи-музыканты с традиционными гудком[13], дудками, свирелями, бубнами и колокольцами. Народ в харчевне оживился, разразившись приветственными криками. Музыканты же, расположившись прямо у входа, принялись деловито настраивать свои инструменты. А их затейник (поэт-певец) начал тем временем развлекать публику «тонцем» – рассказом на христианские мотивы:
Когда же своего рода разминка – вознесение хвалы христианскому благочестию – закончилась, в дело залихватски вступили скоморохи:
Если поначалу новгородская корчма служила местом, куда народ мог прийти, чтобы утолить голод и жажду, насладиться дружеской беседой да послушать скоморохов, то постепенно, в силу частых сношений новгородцев с зарубежными купцами, перестроилась под иноземный манер. Так, в подобных заведениях западных славян приставы давно уже знакомили посетителей с постановлениями правительства, судьи творили суд, решали возникавшие между приезжими конфликты, то есть другими словами, корчмы отчасти стали напоминать ратуши и гостиные дворы. И если изначально западнославянские корчмы были вольными заведениями, то уже к 1318 году, о котором здесь и идет речь, большинство из них превратились в княжеские, казенные. Лишь в Великом Новгороде корчма по-прежнему крепко удерживала свои вольности, и никто ей был не указ. Но и тут можно было говорить на любые темы, судить-рядить дела общественные и торговые и даже собирать, при надобности, малое народное вече.
– Ох, хорошо гульвоним… – Осоловевший Носок подпер кулаком подбородок и, глуповато ухмыляясь, уставился на скоморохов, которые уже вовсю отплясывали, сыпля налево и направо прибаутками. – Ишь как выкомаривают, стервецы!..
– А то… – Стоян с сожалением заглянул в пустую корчагу. – Заказать бы ишшо малехо, да калита[14] наша ужо прохудилась.
– Возьмем в долг. Шукша не откажет.
– Как же, не откажет… Да у него и снега зимой не вымолишь.
– Так это ежели не знашь, как на ево наступить.
– Лутше не надыть. Не то попадем к нему в кабалу похуже басурманской.
– Да-а, Шукша, конечно, не калач с медом, но… – Носок хотел добавить что-то еще, но в этот момент его внимание привлекла занявшая освободившиеся за их длинным столом места небольшая компания во главе с хорошо одетым статным мужчиной. Носок тотчас притих и насторожил уши.
Вновь прибывшие заказали дорогой ставленый мёд и повели вполголоса неторопливую беседу. Но сколь Стоян, заметивший настороженность приятеля, ни прислушивался к их речам, так ничего понять и не смог: вроде бы и по-русски те говорили, а все равно выходила какая-то тарабарщина. Улучив момент, когда соседи по столу, приложившись к мёду, освоились с обстановкой и почувствовали себя вполне уже вольготно, Стоян склонился к Носку и тихо спросил:
– Что за люд?
– Ушкуйники[15], – тоже шепотом ответил Носок. – Вон тово, который черный как галка, я знаю. Энто Лука Варфоломеев, атаман ихний. Ватага у него добрая – народ в ней битый. Таким на зуб лучше не попадать.
– Ух ты! – Глаза Стояна загорелись. – Вот бы к нему напроситься. Мы-то ведь совсем уж поиздержались, а скоро вода на реках станет чистой и народ выйдет на промысел…