На улице было не так смешно. Скользко, холодно, и снежинки кололи щеки, лезли под воротник, таяли на ресницах, как слезы.
Снег, везде снег. Идти по нему тяжело, снег набивается в сапоги через вверх, тает, мочит ноги… Лепится к пальто, делает его тяжелым… сбивает дыхание холодным ветром.
С облегчением зашли мы под крышу остановки.
Я стояла спиной к маме и Оле, смотрела на снежные хлопья.
Тут, под крышей, под светом фонарей, снег казался даже красивым.
Кружил, переливался искорками, играл с ветром.
Оля вдруг заплакала, она часто плакала. И я научилась различать ее плач. Научилась понимать, когда ей больно, а когда так… сейчас было «так»… Оля просто хотела кричать, и кричала, требовала сокровище, которое лежало у меня в кармане.
Сокровищем тем была подаренная бабушкой конфета. «Мишка на севере».
— Мама! — орала Оля.
— Дай ей конфету! — приказала уставшая мама.
Мне стало обидно. Стоило Оле чуть покричать, и мама сдавалась, делала все, что хотела сестра и забывала обо мне.
Украдкой смахнула я слезы, сунула руку в теплый карман и достала конфету. Отдала ее Оле. Сестра сразу же перестала плакать, посмотрела на меня хитро, широко улыбнулась и стянула с ручонок пушистые варежки.
Я отвернулась. Оля зашуршала оберткой. А я шагнула в снег.
По щекам катились слезы. В душе клубилась обида. Вокруг плясал снег, ветер срывал куртку, хотелось завыть в полный голос… Унестись вместе со снежинками и никогда, никогда больше их не видеть!
— Алина, вернись! Сейчас же!
И ветер на мгновение стих. Всего на мгновение.
Снежинки мягко опускались на асфальт, тишина била по ушам, а в игре снега я увидела чертовку.
Она не смеялась. Стояла передо мной и тихо плакала льдинками. Льдинки скатывались по белым щекам, падали вниз, оставляли в снегу маленькие впадинки…
— Алина!
Я медленно повернулась.
Визг тормозов. Тень.
Широко распахнутые глаза Оли.