— Выгребай руду, — мрачно приказал он юноте, а сам вразвалочку, по-медвежьи, зашагал в гору.
Давыдка шел по тропинке за ним следом, а сам все поглядывал вверх — туда, где за двумя соснами топорщилось прогнившими крышами Заборье. Баб на огороде не было — словно ветром сдуло, а у околицы деревни, неясно различимые, пританцовывали на конях всадники.
Первой мыслью было переждать до ночи в кузне у Мокея, но Давыдку томила тревога — чего не стрясется в деревне, коли князья выбрали ее для постоя!.. А там мать, сестра Аленка. Что, как вздумает боярин Захария выспрашивать да пытать их — где Давыдка?
— Пойду погляжу, что да как…
— Ты князей пасись, — посоветовал ему Мокей. — Не ровен час, схватят. Тогда поминай как звали.
Возле кузни на груде старого железа сидел калика, жевал беззубым ртом краюху черного хлеба.
— Фефел, — кивнул ему Мокей, — далеко ли путь держишь?
Старик сглотнул кусок, уставился на Давыдку водянистыми, выцветшими глазами. Не приглянулся ему Давыдкин чистый кафтан — не из княжьих ли угодников? На всякий случай подобострастно улыбнулся.
Мокей сказал:
— Знакомцев своих не узнаешь.
— Отрок мне не знаком, — покачал головой Фефел.
— Из Заборья он. Никодимов сын…
Под лохматыми бровями старика загорелись огоньки.
— Аль позабыл? — удивился Мокей.
— Отчего же, помню Никодима. И сына его помню. Давыдка ли?
— Он самый, старче, я…
— Сдается мне, ходил Давыдка в Андреевых милостниках, — опять недоверчиво покачал головой калика.
Это оскорбило Давыдку.
— В милостниках — не в татях, — сдавленным голосом проговорил он.
Из деревни донесся крик, неясный гул толпы.
— Князья тешатся, — сказал Фефел и суетливо потянулся к шелепуге. Беззубый рот его кривился злой ухмылкой.
— Помню, помню, — бормотал он, будто в смехе, мелко потряхивая бороденкой. — Скакал добрый молодец на лихом коне. Горячий был, караковый жеребец… А где плеть твоя, Давыдка? Хороша была плеть. Зарубки от той плети и пононе у меня на спине…