С одной стороны, Джастин – непревзойденный мастер по части всяческих уверток и "лжи во спасение", которую вовсе не считал ложью; с другой – вдруг он прав? Вдруг кто-то решил, что она, Эмми, обладает некой информацией, которая, стань она известна полиции, может разоблачить убийцу? Если – точней, когда – дело дойдет до суда, она, как и предупреждал ее Сэнди, будет очень важным свидетелем – по меньшей мере, свидетелем того, что происходило непосредственно после убийства. Но ведь она, Эмми, не знает ничего такого, что ей самой казалось бы важным, и уже тем более – ничего такого, что означало бы опасность для других! Однако убийца-то может считать, что она знает – а это ничуть не лучше, чем если бы она знала на самом деле...
Эмми бросило в дрожь. Прав был Сэнди: нужно беречься! Людей убивают, говорил он, толкают под колеса... Ладно. Она будет очень, очень осторожна. Незнакомый голос в телефонной трубке или человечек, который шел за ней от дома Дианы, действительно могут таить в себе опасность. Голос в трубке был тихим, почти ласковым, но в каждом слове ощущалась угроза...
Эмми решительно сказала себе, что в такой поздний час ничего путного не придумаешь, а только запугаешь себя до полусмерти, и скользнула в постель – но свет не погасила. Остаток ночи оказался сплошным кошмаром. Сначала Эмми стало жарко, и она отшвырнула одеяло; затем у нее застучали зубы, и она начала кутаться; потом, наконец, забылась тяжелым, неспокойным сном – и ей приснилось, будто она танцует с Гилом Сэнфордом; на нем – элегантный смокинг; Гил кружит ее в танце, и она видит на груди его белоснежной рубашки алое пятно; она поднимает голову – пустые, бессмысленные мертвые глаза глядят поверх ее плеча... Эмми проснулась в холодном поту, вскочила, выпила холодной воды и села на край постели – подождать, пока кошмар окончательно рассеется. И тут ее внезапно сморил сон, да такой крепкий, что она проснулась на несколько часов позже обычного и ужаснулась – ведь впереди было столько дел!
Когда Эмми спустилась вниз, Джастина уже не было дома, но перед уходом он явно побаловал себя плотным завтраком – стол был уставлен кофейными чашками, рюмочками для яиц всмятку, тарелками из-под каши, молочными кувшинчиками; а поверх всего лежали утренние газеты.
Уборщица уже пришла – из соседней комнаты доносился шум пылесоса. Под его успокаивающее гудение Эмми принялась за газеты. И "Таймс", и "Дейли Ньюс" поместили вчерашнюю историю на первой полосе. Заголовки, однако же, были набраны скромным шрифтом и не слишком бросались в глаза. Обе статьи содержали только сухие факты – без каких-либо намеков, связанных с личной жизнью сестер Ван Сейдем, без упоминаний о том, что в последние несколько месяцев Гил зарекомендовал себя преданным рыцарем Ди. Было только сказано, что убийство произошло в доме драматурга Дугласа Уорда, супруга урожденной Дианы Ван Сейдем, премьера новой пьесы которого состоится на днях на Бродвее. Среди деталей биографии Гила Сэнфорда не оказалось ничего такого, о чем Эмми не знала бы прежде.
"Уолл-Стрит Джорнал" лежал на стуле, аккуратно сложенный, – Джастин никогда не питал интереса к миру финансов. За чашкой кофе Эмми внимательно просмотрела журнал и с карандашом в руках попыталась разобраться, какие акции она сможет продать с наименьшим ущербом для себя. То, что получилось, совершенно ей не понравилось, и она – в который раз! – мысленно посетовала на то, что не может раз и навсегда переложить груз финансовых дел на чьи-нибудь надежные плечи. Впрочем, поступить так означало бы не оправдать отцовских надежд, а это было не в натуре Эмми. Банковский доверенный давал ей советы, но решения она всегда принимала сама.
– Ну, ничего, – с усмешкой пробормотала она, – уж в следующей жизни я ни за что и ни за кого отвечать не буду!
Эмми допила кофе, поднялась наверх и позвонила своему брокеру. Она почти что видела, как он там, на другом конце провода, неодобрительно качает головой.