— Ты так ничего и не понял.
— Не понял? Я… я убил мальчишку. Я ошибся!
— Ты опять ничего не понял.
— Ты… ты… пусти!
— Нет.
— Пусти говорю!
— Не за этим тебя привел. Эрик перестал вырываться, уже ничего не понимая.
— А зачем? — прохрипел он.
— Смотри! — священник грубо схватил Эрика за волосы, заставляя выгнуться и поднять голову. — Открой глаза и смотри. Смотри! Эрик посмотрел и уже не смог оторвать взгляда от увиденного. Он и не заметил, как его отпустили, как он ошеломленно поднялся на ноги, как шагнул вперед еще, и еще, глядя на золотистые с искорками глаза на иконе.
— Это оригинал, — голос священника пробивался как сквозь вату. — Его часто перерисовывают, но… говорят, что человек, это нарисовавший, действительно Его видел.
— Но… как?
— Вот так, князь, я тоже думал, что каждый убийца должен умереть. Я вас искал, ангел смерти. Встреть я вас годом раньше, князь, и вы были бы мертвы. Но икона изменила и меня, да настолько, что я все же стал иезуитом. А ты? Ты кем теперь станешь? Выбирай!
Эрик сглотнул, разогнав в душе золотистую муть. И, рухнув на колени, впервые за свою недолгую жизнь начал молиться по-настоящему, неистово, взахлеб, а затем и заплакал, горько, как ребенок, выплакивая накопившуюся обиду. Ведь глядя в глаза Спасителю он почувствовал все ту же горькую печаль, что мучила его эти годы, разбавленную полузабытым вкусом… сострадания. И мир, долгое время остававшийся серым, вдруг вспыхнул красками, а Эрик наконец-то понял:
— Каждый имеет право… жить. А дарить смерть может только Он.
— Вот ты и повзрослел, ангел смерти, — сказал священник, протягивая Эрику янтарные четки. — Наконец-то.
Теплый осенний вечер бередил душу звуками засыпающего города: тихим повизгиванием колодезной цепи, лаем собак, отголосками разговоров. Звуки становились все реже и тише, журчание воды, казалось, все усиливалось, опускался над рекой туман, а Элли все так же стояла на мосту и смотрела в текущую воду. Ей только туда. Куда еще с ублюдком в брюхе без работы, без крова, без родных. Хозяйка, как узнала, что служанка от сына забеременела, так «девку» за дверь и выставила. Да приказала из города убираться.
— Не решаешься? — чужой голос заставил ее вздрогнуть. Элли обернулась и, увидев темноволосого священника, оторвалась от перил.
Она теперь мечтала только об одном — уйти прочь, остаться одной, дождаться, пока мост опустеет и попробовать снова.
— Не надо, девочка, — сказал он, протягивая руку. — Я покажу тебе выход. Элли поверила сразу и безоговорочно. Как привязанная шла она следом за незнакомцем, хотя тот, казалось, об Элли и забыл, даже не обернулся ни разу. И лишь когда они дошли до высокого забора, отворил сверкнувшим в лунном свете ключом калитку и отошел в сторону, пропуская:
— Войди. В сенях было темно. Скрипнула где-то впереди дверь, хлынул в лицо Элли поток света, смешанный с запахом свежей выпечки, и незнакомец, застывший в дверях, мягко сказал:
— Ну же, смелей.
— Я так рад, что ты вернулся домой, — сказал чей-то усталый голос.