— Может, я желаю, чтобы меня поймали, — уже холодно ответил Эрик, поднимая карточку и вкладывая ее в ладонь еще живой, но уже недолго, девушки, сметая с пальца проклятую слезинку и забирая зачем-то янтарные четки. — Но не поймают.
Способности исчезать в одном месте и появляться в другом, а так же улавливать чужую боль появились у Эрика сравнительно недавно — лет десять назад, в день совершеннолетия. Тогда щедро лилось шампанское, пузырясь в тонких бокалах, тогда смеялись друзья, рассказывая пошловатые шутки, тогда дико болела голова от смеси ароматов духов, цветов, спиртного и пота… И забытый всеми именинник устроил переполох, исчезнув в середине праздника. Эрик и не собирался исчезать. Ему просто сделалось дурно, и, стремясь проглотить горький комок в горле, он распахнул створки окна пошире, впустив внутрь потоки пахнущего сыростью воздуха. И захотелось ему, дико захотелось, оказаться вдруг у реки, увидеть, как серебрит луна темные волны, как покачивается на них пущенный вниз по течению венок… Быть не здесь, там. Внизу. Он тогда отошел от окна на шаг, опустил веки, полной грудью вдыхая свежий воздух и вздрогнул, почувствовав неожиданный холод. Открыв глаза Эрик застыл, не осмеливаясь поверить: вместо шумной, парадной залы, он оказался на берегу Серны. Прелый запах тины и серебристый лунный свет окутывали теплую, летнюю ночь дымкой таинственности. По мосту проехал экипаж, роняя на реку золотистые отблески фонарей, и все было так, как мечтал Эрик, но покоя на душе не было. Было еще хуже, чем там, в зале, тревожно и тяжело, и, что самое страшное, не находилось для этого причины. Будто не его то было, чужое. Той гибкой, пошатывающейся фигурки, что упрямо шла по заросшему травой берегу к воде.
— Стой! — выкрикнул Эрик. Она продолжала идти.
— Стой, тебе говорят! Позднее он держал в объятиях плачущую, судорожно цепляющуюся за его сюртук девицу, и слушал, и слушал, как она выла в полный голос, освобождаясь от непонятного ему горя.
— Не могу… не могу за князя, слышишь, не хочу. Пусти! Пусти! Лучше умру, пусти!
Девица, темноглазая, темноволосая, все же вышла замуж за князя, только за другого — за Эрика. Родила ему болезненного, но горячо любимого сына. А потом было пять лет страха и один месяц долгой, болезненной агонии.
— Я не хочу жить, — сказала как-то безжизненным голосом осунувшаяся Хельга, после похорон Эрика-младшего. — Не хочу, слышишь, не хочу! Он не только слышал, но и чувствовал, и не мог выносить ее и своей боли. Приказал слугам не спускать с нее глаз, закрылся в кабинете и целую ночь просидел у окна, не двигаясь, поглаживая вспотевшими пальцами рукоятку пистолета. Лишь тогда он понял, насколько слаб и жалок: он так и не сумел нажать на курок. А утро встретило его выстрелом: Хельга сумела.
— Я только на минуточку вышел, — оправдывался чуть позже веснушчатый слуга, — я не знаю, как она… не знаю. Эрик поднял пистолет и выстрелил. И когда тело слуги коснулось персидского ковра, до князя дошло: убивать, оказывается, легко. А вот самому умереть гораздо сложнее… Вот с тех и бродит по улицам столицы, выискивая их… желающих умереть. И помогает другим делать то, что не смеет сделать сам. Это не сложно. Надо только почувствовать чужую боль и застыть где-то неподалеку. Дождаться, пока боль станет почти невыносимой, обретет оттенок одиночества. Когда тот, другой, останется один. И шагнуть навстречу, стремясь спасти, помочь, туда, где билась раненой птицей в темноте чужая душа. Помочь уйти. А потом на время становилось легче. Всегда, но почему-то не сегодня. Почему-то сегодня было особенно жаль ту девушку на кровати, почему-то жгли пальцы янтарные четки, и хотелось их выбросить, а вместе с ними и воспоминания о сегодняшнем дне. Забыть… да, уйти и забыть. Эрик ушел, а вот забыть не смог. Вместо этого он сыпал и сыпал соль на застаревшую рану, бредя по мокрым, суетливым улицам.
Вспоминая печальные, виноватые глаза сына.
— Смотри куда прешь! Кто-то грубо оттолкнул Эрика к стене. Эрик вздрогнул, выныривая из болезненных воспоминаний. Дождь закончился. Народ куда-то спешил, поругиваясь, проезжавшие экипажи то и дело окатывали пешеходов грязью. Вслед им летели проклятия, которые перекрикивали суетливые голоса мальчишек-газетчиков:
— Новое убийство! Новая жертва ангела смерти! Читайте, читайте!
Неуловимый ангел смерти! Дарующий легкую смерть вновь убил! Читайте, читайте! Эрик кинул в ладонь мальчишки монетку, развернул газету и полоснув взглядом по колонкам бреда, устало усмехнулся. Он ненавидел журналистов. Пишут много, а знают… Да что они вообще знают? Зашел в темный переулок и закрыл глаза, желая только покоя. А покой бывает лишь в одном месте. Старинное кладбище встретило его зарослями трав, каплями дождя на ярко-красных ягодах малины, покосившимися, давно некрашеными оградками и… далеким, напевным голосом священника. Эрик удивился: уже много лет в сонном царстве забытых всеми склепов никого не хоронили. Эта часть кладбища была старой, густо поросшей вечнозеленым плющом и, казалось, никому ненужной. А Эрику даже нравилось временами прогуляться по усыпанным гравием дорожкам, любоваться на распускавшиеся, чудом выжившие тут розы, чувствовать застарелое дыхание смерти. Быть одному. И сейчас он жаждал одиночества. Жаждал, а все равно шел на тихое бормотание молитвы. Будто его что-то его притягивало… Очнувшись от наваждения, Эрик встал за покосившимся, поросшим мхом крестом, смотря, как возле склепа собрались провожающие в мрачных, черных одеждах. Как и всегда на похоронах, Эрик нашел в толпе несколько людей, которые хотели последовать за умершим. Например, тот посеревший господин в обтягивающем сюртуке.
— Отец, — прочитал его мысли кто-то за спиной. Оглянувшись, Эрик увидел стройного, нестарого человека в одежде католического священника.
— Чей отец? — отвернулся Эрик, не понимая, почему с ним вообще заговорили.
— Мальчика… Так бывает, господин…
— Не важно, — Эрик не считал нужным озвучивать свое имя.
— Князь Хельский, не так ли?
Эрик вздрогнул.
— Мы знакомы?
— Нет, не знакомы, но я вас знаю… скажу более, я искал вас, ангел смерти. Что же вы вздрагиваете-то? Мы похожи, мой друг. Вы чувствуете тех, кто хочет умереть, я — тех, кто убил. Вы — убили и не раз. А отец мальчика хочет последовать за сыном, тут даже вашего дара не надо, чтобы это увидеть. Вы ему поможете?
Отец потерявший ребенка… как знакомо. Эрик тоже вот потерял. И опять, второй раз за день, волной накатила боль, ноги перестали держать, и Эрик сел на покосившуюся скамью, опустив голову на ладони. Голос за спиной был все так же неумолим:
— Так бывает, князь. Гордый родитель поссорился с ребенком, серьезно, но из-за мелочи. Гордый ребенок не захотел жить. А гордый ангел смерти ему помог.