— Вот с этого надо было начинать, — оживился Винницкий. — Покажите мне, Валя, на кого похожи этих бумажек.
— Хоть сто штук, Миша, — Сказал Семь Ударов и вытягнул из-за пазухи жменю разных пропусков.
— Идите до хаты, Валя, — сказал король. — И идите хорошо. Скажите Пересыпи — Винницкий разберется с этими пропусками.
После того, как Семь Ударов благополучно миновал все зоны, ограбив по дороге до хаты гастрономический магазин Шварца, нагло стоящий одновременно на двух разных территориях, король позвал до себе Сеню Вола. И приказал ему готовить до работы гектограф, национализированный Молдаванкой ещё во времена царского гнёта прямо с железнодорожной платформы.
— Сеня, — обратился до Вола Винницкий. — Готовьте нашу типографию.
— Тут такое дело, Миша, — замялся обычно покладистый Вол. — Ребята на этой технике попечатали немножко карбованцев…
— Что? — зашипел всегда невозмутимый король. — Хорошая бумага дороже этих денег.
— Так и я им сказал. Но мальчики гонят, что цены так прыгают уверх и им не всегда хватает. Так чтоб они не переводили хорошую бумагу и заработать, мы немножко сдали эту машину у аренду. И теперь большевики в подполье кроцают нашей типографией свои листовки на поганой до невозможности бумаге. С понтом у свое время отоварились так гнило, что им не по карману биржевые цены на клевый товар.
— Может они просто экономят? — задумался король.
— Нашли на чём экономить. Люди берут у руки эту продукцию и сходу понимают, что всё будет такого же качества, если большевики опять схватятся за власть.
— Мы не будем экономить на собственном здоровье, Сеня, — важно сказал король. — Выдерните Изю Гравера и нехай он запалит мене все печати красивее настоящих. А Мотя Городенко пускай себе проедется до фабрики Инбера. И скажет старику — Винницкий имеет интерес до срочного заказа трёх видов бланков. Так что свои дурацкие азбуки он наполирует чуть позже этого дела.
Буквально через неделю после того, как старый Инбер перестал печатать за карбованцы сборник правительственных документов ради срочного заказа, оплаченного Мотей свободно конвертируемой валютой, в общественной жизни Одессы произошли кое-какие перемены. Интервенты всех мастей забодались теряться у приколах: почему никто не давится у очередях до их шаровых пропусков? И как это получается — кого ни остановит патруль любой из властей, из кармана достается такая пачка бумаг с печатями, что солдат так и тянет отдать честь. И даже та самая надежная часть населения, что передвигается между зонами на четвереньках из-за слабых организмов — и то сорит строго отчётными документами, с понтом большевики своими нелегальными самодельными воззваниями слепым шрифтом на поганой оберточной бумаге. А актриса Вера Холодная невольно сравнивала качество документов, выданных властями, с теми, что прислал скромный ценитель её таланта Винницкий при роскошном букете роз, и ещё раз убедилась, кто именно по-настоящему держит Одессу у руках в это интересное до тихих ужасов время.
В Одессу возвращались эмигрировавшие на зиму птицы. После их появления из города пропали французы вместе со своими зуавами. Потом как-то резко потерялись белогвардейцы и петлюровцы, бросив на произвол судьбы свои зоны. Большевики вылезли из подполья и первыми поприветствовали Красную Армию, которая, залетев до Одессы, сходу потребовала сдавать оружие. Выползший из больницы Тищенко тут же объявил себя жертвой французско-петлюровских репрессий, вдобавок пострадавшим от белобандитов, как бывший красногвардейский комиссар. И по-быстрому сделал себе мандат секретаря комиссии по продовольственным вопросам.
Те, кто ещё пару месяцев назад урякал петлюровцам и французам, порылись у домашних складах флагов и выпихали в открытые по случаю тёплой погоды окна красные пролетарские стяги. Одно такое знамя спокойно себе развевалось над заведением Левицкого на Неженской из-за дефицита фонарей того же цвета.
Метис Зорик, наглотавшийся колёс, очень плохо разбирался в политическом моменте, а потому дренчал за роялем устаревший шлягер:
— Зорик, — прервал вокал этого солиста Сеня Бык, наливая себе шампанского. — Вы сильно марафетитесь. Этих песен были модные две власти назад, Зорик. Сейчас надо бацать «Смело, товарищи, в ногу».
— Этим товарищам не в ногу, а по морде, — задумчиво протянул Мотя Городенко, продолжая делать обыск под расшнурованным корсетом роскошной блонды. — Или я не прав?
Советская власть шмонала город такими темпами, какие не снились Моте и этому самому корсету. Всем прежним властям рядом с очередной нечего было делать. Обыски на предмет капитала, запрятанного мировой буржуазией, шли ещё методичнее, чем это мечталось Винницкому с его золотым талисманом за пазухой. Хотя трёхглавая власть тоже немножко постреляла население города у новосельских казармах, большевики старались не отставать. Местная газета «Известия» печатала списки расстрелянных за страшные преступления перед революцией — от нарушения комендантского часа до изготовления самогона, и Винницкому впервые в жизни стало слишком любопытно: откуда такой высокий профессионализм у неизвестных ему мокрушников, льющих кровь, что всем бандам вместе — слабо даже себе представить.
Винницкий понимал, что сделать в весёлое время пару лишних налётов, на которые, кроме потерпевших, обращают внимание разве что кладбищенские нищие — это ещё куда ни шло. Но грохать людей только за то, что у них есть лишняя ложка — эта революционная необходимость плохо укладывалась в испорченное бандитское сознание. Поэтому с наступлением сумерек люди Винницкого сильно потели у налётах, пока Советы не успели прижать к ногтю их основную клиентуру поголовно.
Но красноармейцам тоже хорошо удавались шмоны по хатам. Зато, чтобы навести порядок на улицах у них не хватало нервов, времени и смелости. Люди Винницкого распоясались до такой наглости, что однажды раздели какого-то коминтерновца в перерывах между выступлениями перед победившим пролетариатом за раздувание мирового пожара. Несмотря на тёплый воздух, коминтерновец фраерился у кожаном реглане, который так запал до души Моте Городенко, что тот начал шариться по Молдаванке в этой одёже, с понтом налетчики обзавелись персональным комиссаром.
— Мотя, перестаньте этих адивотствей, — совестил своего кореша Сеня Вол. — Вас же у потемках может кто-то выстрелить с перепуга.
— Не капайте мене на мозги, Вол, — важно сказал Мотя. — Я же ходю у канотье сверху головы и этого шикарного манто из шкуры. Вы мене лучше скажите, Сеня, когда это ваши большевики отдадут нашу типографию? Или они продлили срок аренды, а, Сеня?